— За параграфами — многое. Люди, судьбы…
— Но какие люди. Воры, бандиты…
— Не всегда… Как вы относитесь к пленному?
— Как я могу относиться к больному?
— А если он убил кого-нибудь?
— Не знаю…
— Отняли бы вы жизнь у больного человека, который в болезни своей принес много зла людям?
— Зачем такие трудные вопросы? Наверное, не на все можно ответить… И приведите в порядок ногти. С заусеницами знаете как бороться? Я вас научу. Очень просто. У вас жуткие заусеницы.
— Я все более прихожу к мысли, что сейчас нужнее прокуроров философы, нет, люди искусства — писатели, художники, артисты… Чтобы оттаяли люди, чтобы опять научились отвечать на трудные вопросы… Однажды после отбоя увидел свет в канцелярии. Заглянул за циновку, а там старшина Барабанов при керосиновом фонаре читает тонкую потрепанную книжицу. А на лице — вы бы только видели! — удивление и радость. Какое-то непередаваемо хорошее выражение лица. Я даже подумал, что кто-то другой сидит за его столом. Утром нашел в столе книжку — детский рассказ Льва Толстого «Филиппок»… Тогда я захохотал, потому что ничего не понял. А теперь вижу этот случай совсем в другом свете.
— Значит, все ваше учение пошло зря? Вам снова надо будет учиться на художника или писателя?
— Не в учении дело… Боюсь, не хватит пороху на такое занятие…
— Ну вы скажете! Солдатом быть — пороху хватило, а книжки писать — не хватит? Неужели такой труд?.. Температура все-таки есть. Посидеть бы вам денек в казарме. Я скажу старшине.
— Большое спасибо…
— Вот порошки. Сегодня перед сном два, утром тоже два. Понижающее.
— Не беспокойтесь. Спасибо… А насчет того, какой труд… Показать человеку, каков он, наверное, тяжкий труд. Это и сверхправда, и сверхмужество… И риск.
— Риск?
— Я заметил, мало кому хочется знать о себе всю правду.
— Чудно… Может, все не так? Может, все на самом деле легче?
— Редко кто из больших писателей был признан в свое время… Это страшно.
— Значит, вы будете доучиваться на прокурора?
Посудин не ответил.
— Дела! — Зацепин завозился за дверью.
— Уведет женщину из-под носа, — сказал Кощеев. — Военная хитрость всех прокуроров, а вы уши развесили. Художника слова понимать надо.
— Как тебе не стыдно, Иннокентий, — с обидой откликнулся Посудин. — Ты совершенно не прав.
Кошкина рассмеялась и велела Посудину одеваться.
— Следующий!
Следующим был бравый и подтянутый ефрейтор Зацепин.
— Идите, братва, отдыхайте, — разрешил он. — До ужина можно соснуть.
— Заботливый! — сказал с восхищением Поляница. — Ридный папа! Пока без мамы.
— Тоже стратег, — сказал Кощеев, ему очень не хотелось оставлять «без присмотру» симпатичную санинструкторшу. Тем более что ефрейтор прослыл опасным малым: переписывался сразу с тремя девушками из родного Кузбасса и двумя — из других городов Союза. Его почему-то любили даже младшие командиры, несмотря на его склонность к легкому вранью.
Кошкина распахнула дверь.
— Вы невоспитанный человек, товарищ ефрейтор. Вы намеренно заставляете себя ждать? Вы же последний остались! И кто вам только звание присвоил?
Поляница расплылся в улыбке.
— Так вин вкрав лычку у каптерке!
Кощеев с удовольствием смотрел на растерянного Зацепина, а Посудин подумал, что Кошкина терпеть почему-то не может бравых и подтянутых ефрейторов, которых любят младшие командиры.
— Пойдемте, славяне, — поднялся Одуванчиков. — Ничего у него не получится.
После отбоя казарма некоторое время гудела солдатскими голосами. Старшина сидел за циновкой и не вмешивался. Затем не выдержал.
— Чтоб, значит, никаких звуков! — И ушел вообще из казармы, предупредив дневального, что строго с него спросит, если звуки не прекратятся.
Солдаты поострили на тему звуков. Зацепин рассказал несколько старых анекдотов. Отсмеявшись, опять вспомнили японца, которого «заарканили» Кощеев и Посудин. В который раз спрашивали, что интересно-полезного есть в том доте.
— Слезы, — ответил Кощеев из-под одеяла. — Пустые жестянки и две кучи дерьма. Одна для себя, другая для гостей.
— От брешеть! — отозвался Поляница. — Студент казав: гейши там сховались. Целая рота.
Поговорили о гейшах. Постепенно замолкли. Махорочный терпкий дух рассеялся. Казарма погрузилась в сон. Дневальный сидел у дверей на табурете, и над головой слабо светилась полоска фитиля керосиновой «семилинейки». Нервно прислушиваясь к тишине за стенами казармы, прибавил немного света. В его руках появилась книга. Бесшумно полистав, углубился в чтение. Был он похож на настороженного зверька, ворующего кур.