— Значит, молчи дальше, студент, тебе же лучше будет.
— Вы, наверное, долгое время вращались в сфере вещей, неодушевленных предметов… и потеряли контакт с людьми?..
— Что-о?!
— Да поговорите вы хоть раз по-человечески со стариками, — заторопился Посудин, — со всем личным составом! Неужели мы ничего не можем понять без крика? Неужели мы не хотим выполнить поставленную задачу?
Барабанов с удивлением смотрел на Посудина. Солдат суетливо размахивал руками и не замечал, что зубы его выбивают нервную дробь.
— Все мечтают о новой жизни! Вы понимаете? Мечтают! Чтоб без окопов, казарм, насекомых, чтоб без поверок, побудок и песен в строю! Какое вы имеете право, старшина Барабанов, запрещать мечту? Вы… вы безнравственный, жестокий человек!..
— Так, — растерянно произнес старшина. — Вон оно что… Смотри ты… Спятил, студент, что ли? Да разве я враг бойцам? Для их же блага стараюсь, держу в узде… чтоб не испортили под конец свою биографию. Чтоб вернулись домой как люди, а не арестанты… Ишь ты, какой слог взял… Стервец ты, студент…
Посудин пытался еще что-то сказать, но старшина гаркнул:
— Прекратить пререкания! — И сбавив тон: — И дыши ровнее, рядовой Посудин. Что это зубья твои клацают, будто затвор дергаешь?
Кощееву снилась гауптвахта. Промерзшие насквозь стены роняли иглы инея, и они впивались в его тело, впрыскивая под кожу боль и холод. Он проснулся и вспомнил, что сегодня его отправят с оказией в город, на гарнизонную гауптвахту. От неприязни ко всем на свете гауптвахтам или от холода его начало мелко трясти. Северный ветер, усилившись с вечера, завывал в сопках на разные голоса, ему вторил грохот кровельного железа на казарменной крыше. Сильно пахло разогретой мастикой.
Кощеев оделся, сунул босые ноги в холодные ботинки. Приглушенный свет «летучей мыши» тускло освещал согнутую спину дневального. Спина колыхалась рывками. Пригляделся — Посудин. Стоял он неудобно, упершись руками в колени, и натирал ногами пол. Из узкой его груди с хрипом и свистом вырывался воздух. Правая нога то и дело срывалась с суконки, и подошва с рычанием скребла пол — гвозди вылезли или скостка еще не обтерлась как следует.
Кощеев зевнул и спросил:
— Кто приедет?
Посудин разогнулся, сердито посмотрел на него.
— Ротный. А может быть, комбат.
— Поэтому Барабанов и смеялся?
— Теперь и мне смешно. Напросились…
— Почему же тогда меня снял? Такой хороший случай… — Кощеев еще раз с удовольствием зевнул и вытер кулаком слезу.
— Если преступника не повесили, значит, расстреляют…
— Типун тебе на язык, продолговатый! — Кощеев запахнулся в шинель и вышел из казармы.
Под навесом суетился Зацепин. Под ударами ветра из печи вырывались яркие языки пламени и освещали весь бивак. Полы шинели Зацепина были засунуты под ремень. Брезентовую кобуру с наганом он передвинул за спину. Ефрейтор, помешивая обломком японского штыка в казане, вполголоса проклинал ураган, старшину и свою злосчастную судьбу.
— Мастику, что ли, варишь? — спросил Кощеев.
— Старшина полный рюкзак из гарнизона принес. — Голос у Зацепина был злой и усталый. — Мы-то гадали: на кой черт с мастикой в сопки? А он, видишь, еще тогда надумал начальство встречать натертыми полами, как в гарнизоне.
— Куда же ее столько?
— За ночь приказано все помещения надраить. — Зацепин махнул штыком в направлении полуразрушенных строений. Капли мастики упали на плиту и вспыхнули дымным пламенем. — Тракторную армию пригонят… Одуванчиков там вместо тебя уродуется.
— Вместо тебя! — передразнил Кощеев. — Вот студент мне нагадал если не петлю, так пулю, будто я военный преступник. Вот скажи тому же Одуванчику, захочет со мной поменяться?
— Ты и есть преступник. Все сачки — военные преступники, если по совести.
— А сам-то! Ты на себя посмотри! В наряд-то напросился зачем? Посачковать? Вот и сачкуй.
Кощеев пошел от печи. Зацепин крикнул ему вслед:
— Не садись где попало, отведенное место есть! Убирать за всяким…
— Дурак ты, а еще ефрейтор, — огрызнулся Кощеев.
Он хотел еще заглянуть к Одуванчикову, посочувствовать или поиздеваться в зависимости от ситуации, но из темноты в лицо грохнуло тяжелое:
— Стой! Хто иде!
Кощеев выругался.
— Вот зараза… Микада идет. Пропустишь микаду?
— Испужався, Кешко? — Поляница приблизился, дохнул табаком. — Доскажи про Марысю. Ты остановився на том…
— Ты здесь, а они там. Ловкач! — Кощеев хохотнул. — Ну да, ты самый хилый, а студент — Илья Муромец.