Но теперь позвольте мне сказать сама Марду (трудно сделать настоящее признание и показать что произошло когда ты такой эгоманьяк что можешь единственно лишь пускаться в огромные абзацы с незначительными подробностями про самого себя и со значительными душевными подробностями про других что сидят вокруг и ждут) — в любом случае, значит, там был еще Фриц Николас титулованный вожак подземных, которому я сказал (встретившись с ним в канун Нового Года в шикарной квартирке на Ноб-Хилле сидючи по-турецки как пейотовый индеец на толстом ковре и чокнутая девчонка типа Айседоры Дункан с длинными голубыми волосами у него на плече курила коноплю и говорила о Паунде и пейоте) (тощий тоже Иисусообразный со взглядом фавна и молодой и серьезный и как отец для всей компании, так скажем, вдруг его можно было увидеть в Черной Маске он сидел откинув голову тонкие черные глаза наблюдали за всеми как бы во внезапном медленном изумлении и "Вот они мы малютки и что теперь мои дорогие", но был он еще и первосортным торчком, он хотел оттяга в любой форме в любое время и очень интенсивно) я ему сказал: "Ты знаешь эту девчонку, темненькую?" — "Марду?" — "Ее так зовут? С кем она ходит?" — "Как раз сейчас ни с кем в особенности, это в свое время была кровосмесительная компания," очень странную вещь он мне там сказал, пока мы шли к его старому битому Шеви 36 года без заднего сиденья припаркованному через дорогу от бара с целью насшибать немного чаю чтобы компания вся собралась вместе, как я и сказал Ларри: "Чувак, давай достанем чаю" — "А на фиг тебе все эти люди?" "Я хочу врубиться в них как в группу," произнеся это, к тому же, перед Николасом чтобы тот быть может оценил мою способность прочувствовать будучи в компании посторонним и все же непременно, и т. д., восприняв их ценность — факты, факты, милая философия давно уж покинула меня и соки прочих лет истекли — кровосмесительные — была еще одна окончательно великая фигура в той компании которая однако этим летом была не здесь а в Париже, Джек Стин, очень интересный паренек Лесли-Ховардовского склада ходивший (как Марду мне потом изобразила) как венский философ размахивая мягкими руками слегка боковыми потоками и длинными медленными текучими шагами, останавливаясь на углу в надменной мягкой позе — он тоже имел отношение к Марду как я узнал потом самым диковинным образом — но теперь моей крошкой информации касательно этой девушки с которой я СТРЕМИЛСЯ связаться как будто и так не было печали или прочие застарелые романчики не преподали мне этого урока боли, продолжаю просить его, просить жизни…
Из бара выплескивались интересные люди, ночь производила на меня великое впечатление, какой-то темный Марлон Брандо с прической как у Трумэна Капоте с прекрасной худющей мальчонкой или девчонкой в мальчишечьих брючках со звездами у нее в глазах и бедрами казавшимися такими мягкими что когда она засовывала руки в карманы я видел разницу — и темные тонкие ножки в брючинах ниспадали к маленьким ступням, и что за лицо, и с ними парень с другой красивой куколкой, парня зовут Роб и он что-то вроде израильского солдата-искателя приключений с британским выговором которого наверняка можно было бы найти в каком-нибудь баре на Ривьере в 5 утра пьющим что ни попадя в алфавитном порядке с кодлой забавных чокнутых друзей из международной тусовки в загуле — Ларри О'Хара познакомил меня с Роджером Белуа (я не верил что этот молодой человек с заурядной физиономией стоявший передо мною был тем самым великом поэтом которому я поклонялся в юности, в своей юности, в моей юности, то есть в 1948-м, я продолжаю повторять моя юность) — "Это Роджер Белуа? — Я Беннетт Фитцпатрик" — (отец Уолта) отчего на лице Роджера Белуа возникла улыбка Адам Мурэд к этому времени вынырнувший из ночи тоже стоял там и ночь готова была раскрыться…