— Отлично. Но как же вы поедете одна?
— Я поеду с Маней Шпик, я ее здесь видела, и нам по дороге.
— Но ты ее не завезешь к себе?
— Можно ли так зло шутить?
Не поспел Миусов перейти площадь, как его окликнули по имени и отчеству. Обернувшись, он увидел двух студентов с поднятыми воротниками, дворника и закутанную женщину. Они шли все отдельно друг от друга, одинаково быстро.
Так как никто из них к нему не обратился, Миусов подумал, что он ослышался, и стал торговать извозчика.
— Родион Павлович! — опять раздалось за ним.
Он снова обернулся; та же женщина стояла около него одна.
— Вы, очевидно, обознались; моя фамилия…
— Миусов, Родион Павлович Миусов, — я знаю.
— Может быть; но я вас совсем не знаю.
— И вы меня знаете, только не узнаете. Я — Валентина, сестра Павла.
— Ах, здравствуйте, Валентина Павловна. Действительно, так закутались, что вас трудно признать. Ну, как же вы живете?
— Ничего, благодарю вас, все хотела зайти к вам. Нужно бы поговорить, так что очень рада, что сейчас с вами встретилась.
— Да, но теперь я очень тороплюсь. А всегда рад вас видеть. Совсем нас забыли, будто избегаете.
— Нет, я не потому. Вы сейчас ехать собираетесь? Позвольте, я с вами немного проедусь.
— Пожалуйста, пожалуйста. А вам куда: домой?
— Нет, я так просто. Ведь вот как смешно, шла и встретилась.
— Да, бывает. У вас все здоровы? Валентина, будто собравшись с духом, вдруг сказала:
— Теперь, конечно, мало времени и час поздний, так что вы, Родион Павлович, у меня не спрашивайте «что» и «почему» — я вам все объясню на свободе, а теперь примите только мой совет: не ведите никаких дел с Владимиром Генриховичем Тидеманом. Я знаю наверное, что это принесет вам вред, и говорю это, желая вам добра.
— Я очень благодарен и вполне верю вам, но дело в том, что женские оценки деловых людей едва ли можно принимать в расчет. Тут может быть легко замешана сентиментальность.
— Да, конечно. Но все-таки при разговоре с ним вспомните мои слова.
— Я Тидемана так мало знаю и говорю с ним о таких пустяках, что, право, мне не придет в голову вспоминать при этом такие милые, сердечные слова, как ваши.
Зайдя в винное отделение магазина, где никого не было, Валентина тихо начала:
— А я вам соврала, Родион Павлович, сказав, что случайно вас встретила. Я ждала вас у подъезда театра и шла за вами.
— Только для того, чтобы предупредить меня относительно Тидемана?
— Нет, не для того.
— Для чего же?
— Для того, чтобы вас видеть, потому что вы не знаете, Родион Павлович, насколько я вас люблю. Я знаю, что это безнадежно, и все-таки вас люблю. Я не только готова была бы умереть, потому что, что смерть? — а если б я узнала, что вы — вор, мошенник, что вы больны, что вас сослали, я бы ни на шаг от вас не отступила. Не дай Бог, конечно, чтоб это все случилось, но я говорю не пустые слова.
— Зачем, зачем, Валентина Павловна?
— Ах, Боже мой, что вы меня спрашиваете? разве я знаю, зачем? Так просто: люблю, да и все тут. Вы не бойтесь; я не буду к вам ходить и клянчить, да притом это было бы и бесполезно, — ведь правда? а мне просто нужно было вам сказать это, чтобы вы знали. Вот вы знаете — с меня и довольно.
— Ах, Валентина Павловна! всегда сначала кажется, что довольно, а потом оказывается, что совсем не довольно.
— Успокойтесь, у меня этого не окажется, а о Тидемане не забудьте.
Глава четырнадцатая
Слова Валентины выскочили из головы Миусова при первых фразах Верейской. Она уже была дома и говорила с кем-то по телефону. На вопрос Родиона, почему она так рано вернулась из театра, Ольга Семеновна ответила, что хотела сделать ему сюрприз, и что конец оперы слишком грустен. Придумали даже почему-то зажечь свечи, потушив электричество. Сама накрыла маленький стол, поставила между приборами цветы и была так весела и оживлена, что при некоторой фантазии они, действительно, могли бы себя вообразить героями какой-нибудь чувствительной и фривольной истории. Было приятно забыть ту тяжесть, которая, конечно, была не только в Миусове, но и в самой Верейской, не обращать внимания на то, что веселость Ольги Семеновны была в большой степени напускной, и что она часто бросала беспокойные взгляды на стрелку стенных часов.
Раздался треск телефона. Верейская сняла руку Родиона Павловича со своего плеча, и поговоря с полминуты, вернулась.
— Сейчас приедет Владимир Генрихович.
— Зачем?
Ольга Семеновна пожала плечами.
— Я не знаю. Он приедет на полчаса, не больше. Он нам не помешает. Он сам поймет, и не будет засиживаться.
— Но все-таки он испортит настроение.
— Да, конечно, это досадно, но я как-то не сообразила, да, по правде сказать, не поспела ничего ответить. Он просто спросил, дома ли я, сказал, что говорит уже в пальто, сейчас выезжает ко мне, и повесил трубку. Он ведь страшный оригинал, артист в душе, даром, что такой толстяк!..
Родион Павлович вспомнил вдруг слова Валентины и пристально посмотрел на Верейскую. Конечно, это не подстроено! Лицо Ольги Семеновны безыскусственно изобразило простодушие и страстность. Оно сделалось совсем наивным и почти простеньким, когда она сказала:
— Вот, кстати, ты и поговоришь с Генриховичем. Вы оба — люди занятые и забывчивые. Лучшего случая не дождаться. И потом, как у людей деловых, ваш разговор займет не больше десяти минут.
— Нет, сегодня я не буду говорить с Тидеманом.
— Отчего?
— Не вижу надобности и не имею расположения.
— Насчет расположения я не спорю, это дело твое, что же касается надобности, то как ты можешь знать, есть ли там какая-нибудь надобность, раз ты сам не знаешь, о чем с тобой будут говорить?
— Ну, мне просто не хочется — достаточное это основание?
— Сделай милость, не говори! что же ты думаешь, я нарочно устраиваю свиданье, вызываю Тидемана? Если хочешь, я его не приму, когда он приедет!
— И этого совершенно не нужно делать. Раз он приедет, пускай приедет, но говорить я с ним не буду.
— Да пожалуйста! Мне только удивительно, что у взрослого человека могут быть такие капризы.
Но действительно, уж один разговор о предстоящем посетителе испортил как-то всю музыку. Напрасно Ольга Семеновна подливала вина, улыбалась, болтала, целовалась и даже пыталась сесть на колени Родиону Павловичу, — все выходило как-то не так.
Наконец приехал и Тидеман. Он приехал, как всегда, оживленный, веселый. Еще из передней закричал:
— А, и Родион Павлович здесь! Не сердитесь и не проклинайте меня! я сейчас же улетучусь. На одну самую короткую минутку. Сначала кавалер уступит мне даму, потом дама кавалера, и я благословлю вас обеими руками. А чтобы вы не сердились, и настроение у вас не падало, я привез три бутылки вина и фруктов.
Не переставая балагурить, он развязал корзинку, сам открыл бутылки и, разлив вино, остановился, будто собираясь сказать тост. Затем улыбнулся, зажмурился и произнес:
— Нет. Я молчу. Я пью молча, потому что то, что я мог бы вам пожелать, нужно было бы выразить только отличными стихами, а я не поэт. Да и никакие стихи не выразят того, чего я вам желаю.
Он вздохнул и принялся за еду. Наконец Ольга Семеновна сказала:
— Ты о чем-то хотел поговорить со мной, Володя? я к твоим услугам.
— Уж торопишься меня выпроводить? Ох, уж эти мне влюбленные! И чем это вы, Родион Павлович, приворожили так к себе Олыушку? Ведь влюблена, как кошка, а еще хочет петь Далилу! Какая ты — Далила? ты — милая кошечка. Ведь вы не будете ревновать, если я удалюсь минут на пять, на десять с Ольгой Семеновной? Мой возраст и моя комплекция лучшие гарантии безопасности.