Он всегда мечтал о большем. Даже будучи мальчишкой, когда бродил по фруктовому саду отца, – саду, который, как он знал, никогда не станет его собственностью по прихоти судьбы – все братья были старше Бальдазара – он никогда не отчаивался. Если же, не приведи Господь, к примеру, Пьетро или Доминико умрут или эмигрируют в Аргентину или Австралию – на его пути все равно останется еще кто-нибудь, кто получит наследство. Но Бальдазар не унывал – он знал, что рожден для большего. В отличие от братьев он обладал даром видеть вещи такими, какими они станут однажды. Он видел себя в Америке, здесь, во Фресно, среди своих семидесяти акров, утонувших в виноградниках, видел огромные дубовые бочки в погребах, где будет бродить его вино, видел на холме свой дом из четырех комнат и террасу, и жену на террасе, а также четырех сыновей и трех дочек, резвящихся во дворе, словно жеребята.
В тот день он даже не присел перекусить. Пот заливал лицо и солью жег глаза, ладони слились с отполированными ручками тачки. Он раза три, если не больше, сходил в город и обратно – это как минимум двенадцать миль, причем половину из них толкая вперед свое груженое транспортное средство. Люди, едущие по делам в колясках и фермерских телегах, обращали внимание на смуглого маленького человечка в поношенной одежде, шагающего у края широкой пыльной дороги по колее, оставляемой колесом его прогибающейся от тяжести тачки. Впрочем, если бы он поднял глаза, вряд ли бы кто обменялся с ним приветственным кивком, но Бальдазар шел, не отводя взгляда от глубокой борозды на дороге.
К концу недели под дубом стояла однокомнатная лачужка, почти все пространство в которой занимала грубо сколоченная дощатая кровать. Это было его укрытием, домом, напоминанием о том, что он человек, а не зверь. «Люди ходят на двух ногах, – много раз говаривал отец, когда Бальдазар был еще мальчишкой, – и они стоят выше животных. Люди живут в домах, верно? А где живут звери, mio figlio?[1] В земле, правда? В норе».
В один из дней на следующей неделе Бальдазар начал копать. Календаря у него не было, и он не отличал воскресенья от понедельника, а если бы даже и отличал, разве была тут церковь или священник, чтобы поучать и наставлять его? Он хотел, чтобы колодец оказался прямо перед входом в хижину, под деревом – рядом с площадкой, где однажды расположится его дом, но он достаточно знал о воде и понимал, что найти ее будет непросто. Все утро он пытался выбрать правильное место, бродя вдоль пересохшего русла и изучая рельеф – один холмик прижимался к другому, словно ягодицы роскошной полной женщины, пока наконец не вонзил лопату в землю рядом с будущим фундаментом.
Углубившись в землю на пару футов, он наткнулся на плотный каменистый слой. Это его не смутило, вовсе нет, он ведь не думал, что это каменное одеяло раскинулось на все семьдесят акров – и Бальдазар атаковал его киркой, пока снова не пробился к земле. Прокопав глубже, он начал выкладывать стены камнями, скрепленными известковым раствором, и соорудил тали для подъема ведер с землей из ямы на поверхность. К вечеру второго дня ему потребовалась лестница. Неделей позже, на глубине тридцати двух футов, он наткнулся на воду, – чистую пресную воду, которая намочила его башмаки и поднялась до нижних ступенек самодельной лесенки на высоту четырех футов. Он установил ручной насос и порадовался журчащему, искрящемуся на солнце потоку, обдумывая свою ирригационную систему – как он протянет трубы, пророет каналы, построит резервуар для воды. Да. А затем, дрожащими от волнения руками, он начал копать там, где пустит корни первый ряд виноградных лоз – и началась его новая жизнь, жизнь полная отчаяния и разочарований.
Через три месяца сбережения окончательно истощились, и Бальдазар опять стал работать по найму. Он вскапывал поля, рыл оросительные каналы, сажал деревья и виноградники для одного незнакомца за другим. А на его собственной земле после первых недель лихорадочной деятельности, после нескончаемых трудов в попытках удобрить бесплодную землю перегноем и случайно добытым куриным пометом, единственное, что он смог достичь, – это получить овощную грядку, такую жалкую, что ее устыдилась бы самая неприхотливая домохозяйка. Он мечтал о независимости: от отца, братьев, от длинноносых янки – его строительных боссов в Бостоне и на Манхеттене. И чего он добился? Снова попал в очередную кабалу.
Он был подавлен. В депрессии. Мрачный. Отчаявшийся. И ведь обманул его не мистер Евфратес Мид, а земля, сама земля предала его. Поднимая и опуская лопату, потея среди таких же истекающих потом мужчин, он думал о самоубийстве в самых изощренных и изысканных вариантах – тогда глаза его навеки закроются и он уже никогда не взглянет ни на свою никчемную землю, ни на свою никчемную жизнь. И вот однажды дождливым днем, сидя у прилавка аптеки Сиагриса с чашкой кофе и гамбургером, он увидел то, что изменило всю его жизнь. Видение было ясным и таким же реальным, как сама плоть. А еще оно грациозно двигалось с плавностью живой женщины, женщины, до которой он почти что мог дотянуться и…