Они выжидали, поскольку не могли смириться с тем, что жизнь вертится не вокруг них. На работе, где они до какого-то момента казались незаменимыми, их поблагодарили за долгую самоотверженную работу, устроили небольшое застолье, вручили подарок, красивую вазу, фарфоровую, то ли Херенд, то ли Жолнаи, которая долго будет напоминать им о том, насколько значительными они были когда-то, а потом, вместе с этими воспоминаниями, отправили на пенсию. Конечно, при этом сказали, что всегда будут на них рассчитывать, не должен же пропадать впустую такой кладезь накопленных знаний и опыта. Но скоро выяснилось, что нет, они скорей только мешают; когда они раза два пришли утром на бывшую службу, причем без всякого вознаграждения, если не считать кофе и стакана или двух минералки, когда было очень жарко, — молодые коллеги едва дождались, пока они наконец уйдут, потому что говорили они ужасно медленно, к тому же каждое свое замечание пытались подкрепить какой-нибудь старой историей. И тщетно молодые коллеги вставляли, мол, конечно, мы все понимаем, дядя Лаци, если считали возможным так называть гостя, — история все не кончалась, потому что гость лишь тогда чувствовал себя хорошо, когда высказывал все приготовленные заранее фразы. В конце концов они и сами убедились, что новые технические средства, да и обновленные старые не оставляют им возможности реально делать какую-нибудь работу, так что больше они туда не пошли. Даже их знание иностранного языка устарело, потому что в переписке по Интернету те обороты, которыми они когда-то пользовались, теперь выглядели смешными, коллеги говорили, мол, бросьте вы возиться с этими вежливыми обращениями, с изысканными способами начинать и завершать письмо, это теперь никого не интересует, мир стал куда быстрее. Пока мы ломаем голову, какой оборот в данном случае более подходит, best regards или best wishes[18], конкуренты нас сто раз обгонят. Вполне достаточно hello, а в конце — thanks[19]. Получив от молодых коллег такой щелчок по носу, упрятанный в вежливое пояснение, они навсегда покинули прежнее место работы и с этого времени, встречаясь с друзьями, каждый раз многословно рассуждали, как теряют вес в нынешнем мире былые ценности, о которых, конечно, сами они никогда не могли точно сказать, что же это, собственно, такое. И выстраивали целую систему воззрений, объясняя, насколько очевидна пропасть между нынешней испорченной жизнью и той, полной героизма и самоотверженности, которая была принята в их молодые годы. Чем больше они отдалялись от окружающего мира, чем меньше понимали, как он живет, тем прекраснее казалась им их молодость и тем мрачнее и невежественнее — то состояние, в котором находится нынешнее человечество. Как в любом стареющем поколении — так было испокон веков, — у них формировалось чувство превосходства, которое возвышает их жизнь над жизнями, протекающими сейчас. И в этом чувстве главным было не что иное, как ощущение своей несовместимости с миром, ощущение, которое, собственно говоря, исчезнет только со смертью, когда эти старики уйдут, чтобы дать место другим, мыслящим подобным же образом старикам, которые, разумеется, когда-то дали обет, что уж они-то будут совершенно другими, будут соответствовать эпохе, а не возрасту, но закономерный процесс и их превращает в пророков, угрюмо вещающих о всеобщем измельчании, вырождении, о гибели, к которой неостановимо катится мир.
Так что у родителей не оставалось другой сферы для того, чтобы ощущать свою власть, реализовать свое упрямое желание жить, — кроме детей. И когда родились внуки, присутствие старшего поколения, подобно некой сырости, снова стало пропитывать нашу жизнь, чтобы своей остаточной энергией испортить то, что можно испортить. Конечно, ты никогда не сможешь считать своих родителей каким-то фактором, который существует для того, чтобы разрушать твою жизнь. Все эти вещи, пока они происходят, вообще не бросаются в глаза; это скорее похоже на какую-нибудь тайную болезнь: она мало-помалу распространяется по всему организму, и когда очередное обследование обнаружит ее присутствие… Точнее, обнаружит что-то совсем другое, скажем, непроходимость кишок, поэтому тебя пошлют сделать УЗИ, и тут врач просто не может не бросить взгляд на внутренние органы — и тогда замечает изменения, например, в надпочечнике, и говорит, что не мешает посмотреть это немного почетче. При более детальном исследовании выясняется, что опухоль проросла в вену и больные клетки попали в кровообращение, разнося болезнь по всему телу, они везде, так что, собственно говоря, и операцию делать уже ни к чему. Ладно, разрежут, если вы так хотите, но лишь для того, чтобы больной поверил: что-то было сделано для его выздоровления.