Внезапно я вскочил с кровати. Мной овладело такое отчаяние, что я осознал полную невозможность жить. Отойдя от кровати, я выглянул из окна и почувствовал искушение быстро и разом положить всему конец. Явь оказалась мучительней снов. В доме напротив кто-то пел.
Я выглянул в окно. В полумраке двигалась молодая женщина. Ее обнаженное тело мерцало, отражая рассеянные лучи. Она двигалась в мягком сиянии, излучаемом ее телом. Она взяла на руки ребенка и стала кормить его грудью. Когда она нагнулась и исчезла из виду, я стал одеваться и хриплым голосом попросил Феникса дать мне поесть. Женщина в доме напротив и не подозревала, что она приложила к своей груди вместе со своим ребенком умирающего человека и вдохнула в него новую жизнь.
И все же я не мог избавиться от смертельной тревоги, которая вновь меня охватила, едва я перестал заниматься житейскими мелочами и заглянул внутрь себя. В бездну страха и в леденящий мрак. Потеряна всякая надежда на радости жизни и дружбу. Впредь никакой самообман не принесет мне покой и забвение ужасов, таящихся в каждой тени. Я страшился сна, момента, когда ломаются хрупкие узы обманчивого дня и становишься беззащитным. Снова сверлила мне мозг навязчивая мысль: как найти себе место в этом мире? Какой смысл убегать от страхов, прочно угнездившихся в моем теле и в душе? После всего, что я узнал, разве можно принять мир с его коварством и смиренно пред ним склониться?
Мы питались самой дешевой едой. Уксус и черный хлеб, фасоль и чечевица, лук и горох, чеснок и речная рыбешка. Изредка Феникс покупал на срои гроши копченую свиную голову. Рядом с нами жил человек, который зарабатывал себе на хлеб, подвизаясь как клакер на публичных чтениях и в судах. Он посулил Фениксу захватить его с собой на представление, когда потребуется особенно громкий беспорядочный шум. Под нами жил человек, державший в горшках соней и откармливавший их орехами и желудями; он сбывал их гастрономам, и те ели их с медом и маком. В нижнем этаже аукционер лупил свою болезненную жену в комнатах, до отказа набитых мебелью. Он покупал мебель на аукционах через подставное лицо при распродажах имущества банкротов и умерших. Рядом с грузчиком на втором этаже проживал агент по взысканию долгов, получавший один процент с собранной им суммы. Занятие, что и говорить, малодоходное. Ходили слухи, что он дополнительно промышляет сбытом краденого. Комнату Серины теперь занимала Ирида, представительница той же профессии. Приходившие к Серине клиенты, попадая к ее преемнице, не испытывали разочарования. По ухмылкам Феникса я догадывался, что кое-что из заработанных им медяков перепадало Ириде. В полуподвале жил сонный продавец жаровень, в пристройке — водонос, отец восьмерых детей. Я заметил, что Феникс смотрит на него свысока, как на жалкого, презренного нищего.
Я снова начал бродить по городу, одетый в грубую тунику. Меня привлекал вечерний Рим с его мерцающими огнями, с мимолетным шумом шагов, с криками гуляк и шепотом уличных девок, покинувших свои ложа в погребах и на кладбищах, с неслышно подкрадывающимися стражниками и стуком колес обозов, едва различимых в потемках. Я встречал нищих, которые ночевали под мостами и акведуками со своими чесоточными псами, накрывшись обрывками мешковины или циновок, питаясь заплесневелым хлебом, выпрошенным в пекарнях. Я заговаривал с ними, но ничего от них не добился, узнал только, что они потеряли всякую надежду. Тут можно было наблюдать проявления и замечательного благородства и крайней подлости. Один из бедняков умер от холода и недоедания, отдав последний медяк, чтобы накормить ребенка. Другой выдал городской страже друга, который украл, чтобы ему помочь. Я чувствовал в своей душе неизмеримую пустоту, но не знал, как ее заполнить. Раза два я чуть не пошел к Ириде, маленькому созданию с копной курчавых волос. Но в последнюю минуту меня удержало невыразимое отвращение. Боязнь ощутить после встречи с ней полную опустошенность. Боязнь убедиться, что поступок Цедиции окончательно меня надломил.
Однажды, очутившись вблизи дома, где я встречался с Музонием, я внезапно испытал прилив мужества и вошел. Сад имел запущенный и зловещий вид. Я хотел было уйти, когда появился старый садовник. Он сообщил мне, что Музоний сослан. В тот же день в Пропилеях, где были поставлены новые статуи — из тех, что посланцы Нерона награбили в Греции, — я заметил дощечку, висевшую на шее статуи Аполлона. Я остановился и прочел: