— Чтобы это осуществить, он разорил Путеолы, — добавил Марциал со свойственной ему насмешливой и горькой улыбкой.
На другом берегу реки вставали холмы Яникул и Ватикан, мимо них я проезжал, приближаясь к Риму. У меня щемило сердце, я испытывал смутные сожаления и предложил на прощание выпить вина. Мы зашли в винный погребок «Прыгающий козел». Разговор не клеился.
— Полла как будто оказалась на высоте положения, — заметил Марциал, пока мы вертели в руках кружки или разглядывали намалеванного на стене Приапа, окруженного восхищенными нимфами. — В своем трауре она обрела некое величие. — Он улыбнулся, догадываясь, что я хочу спросить про Цедицию, но не в силах выговорить ее имя. — Что до ее подруги, то она обретается на глухом островке. Но там пасутся козы, и она может питаться жареными осьминогами.
Возле нас какой-то лигуриец жаловался, что в Риме нельзя достать пива.
Расставаясь со мной, Марциал передал мне небольшой свиток с эпиграммами, где стояла надпись: Луцию Кассию Фирму из Кордубы и Укуб.
— А как же ты? — спросил я. Он покачал головой и ответил только улыбкой, сочувственной улыбкой, в которой сквозила грусть.
Я уселся на палубе в уголке. Как ни бранился и ни бесился капитан, мы еще проторчали в порту два часа. Когда мы отчалили, матросы затянули песню;
Подошла Герма и села, прижавшись ко мне. Впервые я стал размышлять об ожидавших меня осложнениях. Отец будет уязвлен и потрясен, станет выдвигать доводы, в которые сам не верит, напрасно стараясь исполнить свой долг и не уронить себя в глазах людей. Под конец он отступится: «Я не могу этого понять, сын мой, но ты должен поступать, как подсказывает тебе совесть». Сестра будет изо всех сил противиться и противодействовать, говорить от имени всех родных, подстрекать мать и дядю. Мать начнет умолять меня не делать глупостей, станет проливать слезы, уговаривая, чтобы я не срамил семью, и ни за что не примирится. Дядя будет бормотать угрозы и жалеть, что прошли те времена, когда на семейном совете приговаривали к смерти провинившееся чадо. Под конец, когда все выдохнутся, пыл иссякнет и будет положено начало длительной вражде, я поступлю по-своему. Во всяком случае, после всех злоключений я научился терпеливо переносить неудачи, сопротивляться и настаивать на своем. Теперь я видел, какой великой силой обладают простые люди. Можно подумать, что это попросту сила косности, что она доказывает лишь безответственность и бездумность, — до известной степени это так. Но вместе с тем эта сила позволяла кинику спокойно переносить бичевание, этой силой были налиты мышцы матросов, она внушала Аманду несокрушимую ненависть к существующим порядкам, она сказывалась в беззаветной преданности Феникса и Гермы. Я радовался, что они со мной, был готов всячески их защищать и отстаивать их достоинство. Я сломлю яростное сопротивление родичей, поглощенных заботами о своем благополучии и преуспеянии, соблюдавших ложные приличия и стремившихся к наживе и к власти над людьми.
Косые закатные лучи расстилались по морю, в небе сгрудились облака, легкие в своей монументальности и слегка позолоченные. Барка проходила мимо разрушенной стены, увитой жимолостью, юноша и девушка лениво разлеглись в пышной траве. Помощник капитана размеренно отбивал такт гребцам. В мягком вечернем свете проплывавшие мимо нас картины обретали скульптурную четкость и какое-то новое очарование, я воспринимал нежные краски, как разлитый в воздухе тонкий аромат. Свет, вечный и изменчивый, подобно времени развертывающийся передо мной безбрежный простор, плавное движение, полнота радости и сознание прелести жизни. Я вдохнул чистый свежий запах волос Гермы. Я был счастлив.