Алкоголь свободно и вольно бродил у меня в голове, подобно ветру над широкой степью, но я знал себя — очень скоро это должно пройти. Пока же действительность раскачивалась, как ореховая скорлупка, как лодка… И тут еще мой сосед совершал ошибку. Вместо того чтобы взбодрить меня, он наугад попадал в мой сон.
— Сейчас мы с тобой оказались в одной лодке, — объявил он вдруг. — Я хочу, чтобы ты это понял. Мы вместе, ты и я, мы в данный момент сидим в одной лодке.
Я рассмеялся.
— Герасим, ты не в курсе дела. Мы с тобой сидим в баре. Лодки рядом, на Москве-реке.
Изображая пьяную откровенность, он стал говорить о каком-то нашем общем хозяине, о дележе чьих-то активов… По коридору с тихим ревом пополз агрегат, ощетинившийся круглыми и квадратными щетками, женщина сидела за его рулем — в красном комбинезоне и огромных желтых перчатках. Навстречу ей по коридору шагали два красочных персонажа с бычьими шеями, они синхронно говорили в мобильники.
— Герасим, — сказал я. — Мне здесь надоело. Пойдем отсюда.
— Проблем нет, — отозвался он. — Сейчас на Кутузовский и в "Кастельнуово".
Нас выпустила стеклянная дверь, в одну из секций которой, ради создания красоты, поместили нарядный веник засушенных цветов и листьев. Темная площадь между отелем и Киевским вокзалом лежала перед нами, как картонная коробка, где валяются дешевые старые вещи. Меня всегда удивлял этот бедный быт у стен одного из лучших московских отелей.
— Рассвет скоро будет, — сказал я.
Мой спутник ткнулся взглядом вверх, в темное небо.
— Ты все такой же, — ответил он мне. — Любитель романтики, человек, живущий в своем мире. Рассветы всякие там, алые паруса.
— Сегодня восьмое августа, пять утра. Герасим, ты к Галилею бы хоть относился с уважением, он раз в два года новые теории не создавал.
Вдоль нашего пути, словно вагоны длинного поезда, выстроились коммерческие ларьки. Некоторые были темны, в других можно было запастись в дорогу пивом, одеколоном или пластиковым лазерным пулеметом для войны с марсианами. Оглушительный стеклянный водопад рухнул впереди. На порог продуктового ларька выбралась женщина в косынке — шваброй она осторожно прогоняла на улицу куски стекол. К ней подошел милиционер, вдвоем они начали курить, глядя в глухое холодное небо. Пустынную площадь пересекал бомж, при нем была сумка, он за лямку волок ее по асфальту, как салазки.
Вдалеке, где на рельсах уже стояли пустые составы, я увидел низкий длинный сарай. Свет горел внутри и освещал столики.
— Знаешь, Герасим, в "Кастельнуово" мне ехать лень. Если есть предмет для обсуждения, в этом кабаке и поговорим.
Он посмотрел на меня кротко — так собака выражает готовность выполнить все новые и новые задания, потому что ожидает кусочек мяса. Зачем-то я был очень нужен Герасиму Линникову. Но главное — кажется, он знал про меня что-то, чего не знал и я сам.
— Ночное кафе "Коба", — прочитал он вывеску. — Тут что, проект сталинистов?
— Это русский алфавит. Креативные чувачки Кирилл и Мефодий. Здесь написано — "Сова", лавка работает ночами.
— Ну вот ты и был неправ, еще темнее стало, — сказал Линников, когда мы добрались до "Совы". Я толкнул стеклянную дверь в погнутой, полинявшей железной раме.
Обтесанная колонна шаурмы. У ее подножия, как спящий стражник, сидит кавказец в поварском халате, его голова повязана синим платком, рука держит кухонный нож для вертикальной резки. На заднем плане рядом с раковиной устроился русский человек с каштановой бородой. Он внимательно читает газету.
Мы подошли, кавказец с трудом поднял тяжелые веки, проснулся и встал за прилавок.
— Ужин-завтрак хотите? Шаурма есть. Сенд-ветч есть и сенд-люля есть.
Линников спросил:
— С чем у вас сэндвич?
— Сенд-ветч — лаваш с ветчиной, сенд-люля — лаваш с люля.
Я заказал себе шаурму и чай, Герасим, подумав, повторил мой заказ. У стены зашелестела газета — бородатый человек поднялся, взял стоявшую за его спиной коробку, оттуда за веревочки вытащил два пакетика с чаем и с размаху кинул их в пластиковые стаканчики, будто бросал Муму в прорубь.
— На гарнир порция жареный картофель милости просим — предложил кавказец, покачиваясь от закрывавшей ему глаза усталости.
Я отказался, представив себе масло, в которое нырял этот картофель.