Однако сию минуту Уильям Гастингс был далек мыслями от того трагического и переломного в его судьбе полдня в парке, от которого он не мог оправиться потом почти два года, — сейчас он был увлечен рассказом, который собирался написать. Ройкрофт Свайрс кивал, косился по сторонам, ковырялся в своей трубке с отделкой под армадилл, запихивал в ее просторную чашечку большую щепоть кудрявого табака, уминая сначала большим пальцем, а потом шляпкой большого гвоздя.
— Я понял, — вещал Уильям, попыхивая трубкой, — что релятивистская механика выеденного яйца не стоит. У меня родилась на ее счет своя мысль — выслушай меня, Рой, только со стула не свались.
Сквайрс кивнул, давая понять, что готов ко всему, в том числе и к падению со стула.
— Предположим, есть некий предмет, который разгоняется до скорости света, — продолжил Уильям, подавшись вперед и наставив на Сквайрса черенок трубки. — Масса предмета при этом возрастает, и это означает, что сам он увеличивается — наш предмет становится все больше и больше. Раздувается, словно воздушный шар, если ты понимаешь мою мысль. Именно это не позволяет развивать скорость, равную световой, — при такой скорости для нас места не хватит во всей вселенной.
Сквайрс хотел было что-то сказать, может быть опротестовать услышанное, но не успел и рта открыть, как Уильям, захваченный переполняющими его догадками и идеями из области науки и искусства, обрушил на него новое откровение.
— Кроме того, при приближении к скорости света мы оказываемся в условиях, которые на языке физиков называются «замкнутая прямая». Все вокруг нас, как ты понимаешь, идет по кругу — смена времен года, четыре этапа жизни человека, трансмутация основных металлов в золото, циклы эволюции, пространство и время. Все имеет одну и ту же природу. Кстати, ты знаком с диалогами Фибоначчи о цветах подсолнухов и циркулярных потоках звезд во вращающихся галактиках?
Вопрос был риторическим. Уильям и не думал дожидаться ответа.
— Параллельные линии, — продолжил он, — встречаются в отдаленном месте пространства. Прямая, уходящая в бесконечность, ловит свой хвост, как известный мифологический морской змей. Видишь ли, Рой, люди науки допускают здесь основную ошибку, потому что остаются слепы к определенным таинствам, к некоторым связям. Они полагают, что лесная поляна и в солнечном свете, и в лунном остается той же самой поляной. Но мы с тобой оба знаем, что это не так.
Сквайрс наконец уловил нить рассуждений. И кивнул.
— Понимаешь, Рой, лучи лунного света — отраженные и живые, но дневной свет — это совсем другое дело.
Хочу сказать тебе, что все это имеет первостепенное значение. В моем рассказе астронавт летит в своем корабле к альфе Центавра. Откинувшись на спинку кресла, он сидит перед большим круглым обзорным экраном и глядит на приближающиеся к нему звезды, представляя всю Вселенную в виде океана у своих ног, где звезды, как говорится в популярных стихах, «плавают, что сельди». Или можно сказать иначе: ему кажется, что он в озере с рыбой, а звезды и планеты, кружащие около него в пространстве, это следящие за ним, стремящимся вперед, глаза. Астронавт начинает расти — сначала незаметно, потом очень сильно. Его корабль распухает, достигая невообразимых размеров. Лицо астронавта приобретает сходство с улыбающимся месяцем, но сам он этого не замечает. Его корабль заполняет Вселенную. И вдруг впереди, там, где горит его цель, нужная ему звезда, в то время как его родная звезда у него за спиной мигает, угасая — столь велика его скорость, — он замечает невиданное: сквозь просторы космоса мчит сияющий корабль, колоссальный, застящий полнеба, весь в переливах разноцветных огней, непрерывно разрастающийся от безумной и все увеличивающейся скорости. Наш астронавт бросается за таинственным кораблем в погоню, чувствуя, как в глубине души зарождается благоговейный холод. И вдруг через смотровой иллюминатор прекрасного корабля он видит голову и плечи могучего гиганта, гротескного круглощекого бога, парящего над просторами Млечного Пути. И в краткий миг яростного прозрения и кристальной ясности сознания узнает незнакомца!
Бледный и потный, Уильям откинулся в глубину своего зеленого кресла. Сквайрс был сражен наповал. Профессор Лазарел, еще не пришедший в себя после неожиданного явления Уильяма, ошарашенно замер.
— Шедевр! — проговорил прислонившийся с бутылкой пива в руке к камину Ашблесс, седой и всклокоченный.
— Я еще не написал ни строчки, — живо ответил Уильям. — Когда моя проклятая печатная машинка наконец вернется из чистки, я сразу же засяду за работу. Что скажешь, Рой? Неплохо? Наука сейчас идет семимильными шагами, я уверен в этом, все заждались коллизий между искусством и законами природы. Ты читал «Две культуры» Сноу?
— Нет, — наконец выдавил Сквайрс. — Но не так давно я закончил книгу Бертрана Рассела по релятивистской механике. Советую тебе почитать…
Возможности закончить свою речь он так и не получил — Уильям звонко хлопнул ладонями по ручкам своего кресла, вскочил на ноги и с энтузиазмом внес предложение открыть новую бутылку портвейна. За успех, сказал он. Для начала он попробует отослать свой рассказ в «Аналог», который по достоинству оценит научное правдоподобие его произведения. Еще через секунду Уильям скрылся в кладовке в поисках штопора.
Ройкрофт Сквайрс осторожно взглянул на Эдварда Сент-Ивса — тот пожал плечами.
— Я уверен, — заявил тогда Сквайрс, — что Уильям намного опередил свое время.
Ашблесс сказал, что он в этом никогда не сомневался, а Сквайрс снова посмотрел на Эдварда и мигнул. Ашблесс задумался.
Профессор Лазарел громогласно откашлялся.
— Минутку внимания. Эти литературные дискуссии прекрасны, но ньютонианцы — научная группа, и сейчас я попрошу мистера Ашблесса дать нам отчет о его полярной экспедиции. Среди нас приглашенные гости — мистер Спековски из «Таймс» и доктор Орвилл Лассен из «Амфибианы».
Названные встали и поклонились — мистер Спековски, явный репортер, в очках и галстуке-шнурке, и второй гость, человек в огромном оранжевом свитере и штанах хаки, доктор Лассен из университета. Спековски хмурился.
— Я уверен, что выступавший сейчас джентльмен мало знаком с физикой. Масса, если я не ошибаюсь…
— Возможно, так оно и есть, но зато он хорошо разбирается в таинствах природы, — перебил Спековски Ашблесс. — Все сказанное им у меня не вызывает сомнений. Миру вокруг нас плевать на ваши расплывчатые «окончательные определения».
Спековски не нашелся что ответить. Возвратившийся Уильям наполнил бокалы присутствующих из только что откупоренной бутылки, не забыв Джима с Гилом, примостившихся в углу на кухонных стульях: им он вручил по полрюмки темно-красного вина.
— Насколько я понял, — снова заговорил Спековски голосом, полным сомнения, — нас пригласили сюда для того, чтобы мы услышали об открытии, которое вы, джентльмены, совершили несколько лет назад. Как мне показалось, ни о чем подобном до сих пор речи не было.
Ашблесс презрительно фыркнул.
Заседание было объявлено открытым. Уильям, все еще в лихорадке вдохновения, повалился в зеленое кресло и громко пыхтел трубкой. Ашблесс, единственный среди присутствующих, кроме профессора Лазарела, побывавший на полюсе, задумчиво взбалтывал содержимое своего бокала, наблюдая за водоворотом внутри. Глядя на поэта, Эдвард понял: тот собирается с силами и напрягает память, с тем чтобы доказать Спековски, что тот не потратил свой вечер зря.