— Наука любит простофиль,— говорит он, откладывая работу и усаживаясь на край стола.— С тех пор как я себя помню, я тяну слишком много. Все видят, что могу, и валят. Но довольно! Лошадь отработала свое, и ей пора сбавить ход. Теперь вот помогу тебе свалить с плеч «Советчика диспетчера», добить книгу и тогда начну новую жизнь. Немножко будем отдыхать: ходить в театр, в городской сад, заглядывать на огонек к товарищу. Каиров не железный, Каиров тоже человек.
Перед ними лежат чертежи, исполненные Самариным, но ни Каиров, ни Самарин в них не заглядывают. Андрей на память помнит схему своего блока, а Борис Фомич, из страха перепутать проводники, все время обращается к Самарину, спрашивает, как и куда припаивать провод, пластинку или какую-нибудь деталь. При этом говорит:
— Ты, Андрей, извини меня, старика, я и сам все вижу по схеме, да боюсь перепутать. Не дай бог!
— Что вы, Борис Фомич! — смущенно отвечает Андрей.— Да разве я что думаю... Шли бы вы домой, уж поздно.
— Нет, нет, Андрюха. Домой я хотел тебя проводить. На тебе лица нет от усталости, а я что ж, я ещё потружусь.
Андрей на это ничего не отвечает. Закручивает в жгуты разноцветные проводки, зачищает концы, паяет, а сам нетерпеливо смотрит на часы. Он знает: Маша сегодня выйдет из театра рано, в девятом часу,— он бы хотел встретить её у выхода из театра, но бросать работу и оставлять одного Каирова неудобно. С того дня, когда они вернулись из Москвы, Каиров стал относиться к Андрею ещё лучше, он, как родной, близкий человек, проявляет о нем заботу, он с тех пор забросил лабораторию, почти не бывает в кабинете, а все время за столом рядом с Андреем. Сюда же ему приносят на подпись бумаги, здесь по необходимости он принимает и посетителей. А сегодня Борис Фомич не пошёл на обед; вынул из папки бутерброд, маленький термос и ел прямо у стола. Рабочие, проходя мимо, дивятся учёному, с уважением здороваются с ним. В институте все знают, что Каиров и Самарин заканчивают монтаж электронной машины; знают и об отзыве академика Терпиморева. «Чистый» математик Инга Михайловна Грива под большим секретом кое-кому рассказала об удивительном новшестве, внесенном Каировым в конструкцию машины, что оттого машина будет принципиально отличаться от всех других электронно-вычислительных машин и что будто бы этим новшеством сильно заинтересовались в Москве. Ввиду этих слухов всем в институте становится понятным рвение Бориса Фомича. Да и что может сделать один Самарин, этот малоопытный молодой человек?!
— Андре-э-й! — негромко кричит Каиров, смачивая паяльник в канифольном порошке.— Андре-э-й!
— Что, Борис Фомич?
— Иди-ка домой. Домо-о-й! Слышишь?..
— Вот сейчас закончу узелок и пойду, Борис Фомич. А вы?..
— Я ещё попаяю, попаяю, Андрюха. Мне торопиться некуда. Меня никто не ждет, я никому не нужен. Стар и немощен — кому я нужен.
Борис Фомич поет:
Были когда-то и мы рысаками...
А ты иди, иди, Андрюха! Ты молодой, красивый,— у тебя, чай, и невеста есть. Есть, конечно, да только ты молчишь как рыба. Скрытный ты, Андрюха, человек. От меня даже скрываешь. А мы ведь с тобой, как родные, теперь нас и водой не разлить. Ты меня к НОЕОЙ науке приобщил — к электронике проклятой. Железным канатом прикрутил. Я теперь и жизни не представляю без электроники — вот как привязался к ней. Все прошлые дела забросил. Ну да, может, это и к лучшему. Мы живем в век атома и электроники. А как если в стольный град Москву меня затянут, я и тебя за собой потащу. Хочешь не хочешь, потащу. Для общей пользы, для блага отечества тянуть буду. А там мы и дружка твоего... как его?.. Пивня к себе затянем. К нашей-то электронике да подсоединим его бионику... Мы с тобой, Андрюха, такие дела заварим — небу будет жарко!
Андрей, допаяв узел, пошёл домой — он надеялся встретить в театральном скверике Марию, а Каиров остался в цехе, продолжал работать. В цехе никого в этот час уже не было, и ему никто не мешал предаваться радостным мыслям о тех выгодах и благах, которые ему сулили книга и машина. Он теперь втайне был уверен, что Самарин включит и его в список создателей машины и он, Каиров, будет не только соавтором книги, но и творцом машины, её изобретателем; что скоро, совсем скоро они её закончат и институт станет оформлять документы, связанные с её созданием; машину будут в срочном порядке двигать в производство, благо в Степнянске недавно вступил в строй завод электронно-вычислительной аппаратуры. Директор завода хорошо знаком Каирову, да и заместитель министра по науке друг Каирова, им стоит показать отзыв Терпиморева да со стороны Соловьева нажать — колесо закрутится быстро, очень быстро. Вот только бы Самарин не заартачился, только бы Андрюха (Каиров теперь и заочно стал называть Самарина Андрюхой) не задурил. «Но нет,— утешал себя Каиров,— он парень добрый, простодушный, да к тому же я и действительно немало сделал для машины. Вот и работаю с ним вместе — все видят, как я работаю, все хлопоты взял на себя, устройство рукописи — надо же и такие дела кому-то делать».
Каиров достал из папки остаток недоеденного бутерброда, стал с наслаждением жевать колбасу и хлеб. Ему было приятно сидеть допоздна возле машины, как-то хорошо было на душе, и хорошие мысли лезли в голову. Другой бы на его месте не церемонился: подумаешь, изобретатель-самоучка, желторотый птенец в научных делах — Самарин!.. Да что он для тебя, маститого учёного, руководителя главнейшей в институте лаборатории. Да ты уже потому только причастен к созданию машины, что разрешил это её создание, позволил Самарину трудиться, обеспечил всем необходимым, создал условия.,. А кто ей даст право на жизнь, кто двинет её в серию, на шахты!
Но тут Каирова словно кто одергивал во время запальчивой речи, словно кто-то умный и всезнающий скептически улыбался и покачивал головой. Знаем, мол, Борис Фомич, мы эти речи, обманывай ты себя, а мы-то учены, мы-то эту механику понимаем. Ну будь ты хоть один раз до конца честным, признайся: обкрадываешь парня при белом дне. Так ведь. Ну что ты понимаешь в этой электронике?..
Борис Фомич соскочил со стола и в растерянности прошелся взад-вперед. Он далее оглянулся вокруг: нет ли кого поблизости, не подслушал ли кто его тайные мысли, но потом взял себя в руки и вновь начал думать о том, что бы сделал Самарин без него,— да у него и мысли не было о книге! А с машиной он бы возился до морковкина заговенья, да и неизвестно, сделал бы он без него машину?
Эти мысли возвращали Каирова к состоянию той глубокой всепроникающей радости, которая охватывала его от предвкушения всего того, что должно было произойти после создания машины, и особенно от его планов и надежд, связанных с переводом в Москву и, следовательно, с возвращением Марии, как заблудшей овцы, под его крышу, с примирением, которое непременно должно состояться между ними.
10
Редко случались у Маши незанятые вечера. Но вот каким-то чудом выдались три свободных дня, и она решила провести их в горняцком поселке, понаблюдать шахтеров в их естественной, родной обстановке. В пьесе местного журналиста Евгения Сыча «Покоренный «Атаман» ей поручена роль жены молодого горняка. Маша давно мечтала сыграть современную советскую женщину — впервые представилась ей такая возможность. Впрочем, не только Маша, но и все артисты встретили пьесу из современной жизни рабочих как праздник. В ней много верных картин, колоритных фигур — вся она как бы вырвана из жизни и потому взволновала артистов.
Действие новой пьесы происходит на шахте, в горняцком поселке, в семье шахтера. Маше хотелось своими глазами увидеть все то, чем живет её героиня.
Селезнев был ещё в конторе, когда Маша вошла к нему. Сидел он один и смотрел в пустой угол кабинета. Не сразу заметил вошедшую: он пребывал в глубокой думе и чуть вздрогнул, услышав знакомый голос Марии. Пожал ей руку, провел к столу, усадил в кресло, а сам сел напротив. И весь подался к ней, чем выражал и радость от встречи, и готовность слушать гостью.