С другой стороны, Генрих и Якоб с первого дня поняли, что имеют дело со здоровой крепкой девицей, которую так просто с места не сдвинешь, если она уперлась. Поэтому никто не удивился, что стрелка весов перевалила за сто фунтов. Даже почти до ста одного.
Поставить ведьме клизму и взвесить еще раз никто не сообразил, и Оксану отправили обратно в камеру.
Вечером в камеру снова пришла та же породистая мышь.
— Завтра тебя будут топить. Повесят на шею камень и бросят в реку.
— Вот спасибо-то. И что мне делать?
— Тонуть. Свинец еще в тебе?
— Пока да.
— Придержи. Пригодится.
На следующий день ведьму бросили в реку. Прямо в полноводный неспешно текущий Дунай. Со связанными за спиной руками. Если бы она всплыла, дознаватели бы гордо зачитали из своего учебника, что дьявол не захотел погубить одну из своих почитательниц.
Ведьмы, как известно, не тонут. Да и нормальные женщины неплохо держатся на воде. Но редкая женщина умеет плавать, и еще более редкая поймет, как держаться на воде, если руки связаны за спиной. Реакция, к которой привыкли инквизиторы, это паника, едва вода попала в рот и в нос, отчаянные попытки извернуться, чтобы не пойти ко дну, крики на последнем дыхании.
Поскольку искусственное дыхание тогда еще не придумали, то на этом этапе подозреваемая могла захлебнуться и умереть. Поэтому, чтобы не лишить себя удовольствия подвергнуть ее дальнейшим испытаниям, допросам, пыткам, суду и костру, инквизиторы вытаскивали тонущих баб за длинный конец веревки, стягивавшей руки.
Оксана же просто вдохнула, пошла ко дну и скрылась из вида в темной воде, выпуская редкие пузыри.
— Утонула? — спросил Генрих.
— Вроде да, — ответил Якоб.
— Тогда она не ведьма. Вытаскиваем.
— Может, подождем дня три, она всплывет, как все нормальные утопленники, а мы скажем, что ведьма?
— Ее рыбы объедят, потом не докажем, что это то самое тело.
Дознаватели поплевали в ладони, потянули веревку и вытащили свою подозреваемую.
— Буээээ… — Оксана излила из себя несколько кружек речной воды.
Как ни странно, авторы методики не оставили рекомендации на предмет того, является ли ведьмой женщина, просидевшая под водой несколько минут и выжившая. В те годы никто еще не хронометрировал, на какое время человек может задержать дыхание.
Дознаватели поставили второй крестик в листе испытаний в столбце «не ведьма».
— Переходим к следующему испытанию, — сказал старший дознаватель Генрих.
Не получив нужного результата с простейшими процедурами, дознаватели перешли к более сложным. Подозреваемую раздели, повертели туда-сюда, полапали за все места. Сделали перерыв. Старый опытный палач, а в тюрьме палач за всех докторов, отсмеявшись над не знающими жизни дилетантами, помазал заживляющей мазью и забинтовал укушенные пальцы и расцарапанные щеки господ дознавателей. Нет, правда, они бы еще кошку на улице поймали.
После перерыва Генрих и Якоб вернулись к ведьме с толпой стражников и зафиксировали ее как следует. После чего выгнали стражников и принялись тыкать по всему телу ведьмы серебряной освященной иглой.
Авторы методики предполагали, что у ведьмы есть дьявольская метка, и она при уколе иголкой должна остаться нечувствительной и не кровоточить. Оксана после первого же укола по совету мыши начала орать как резаная и не остановилась, пока выполнявший тяжелую физическую работу младший дознаватель Якоб не устал. От напряжения у нее даже слезы из глаз потекли, хотя вообще ведьме плакать от боли не положено.
— Вроде здесь, — сказал Якоб и еще раз ткнул в родинку на боку.
Из-под иглы не вытекло ни капли крови, но ведьма заорала.
— Пятьдесят на пятьдесят, — сказал Генрих, потирая заложенное ухо, — Должно быть и без крови, и без боли. И без слез.
— Надо уточнить, — ответил Якоб и спросил у ведьмы, — Это дьявольская метка?
— Нет, — ответила Оксана, — Вот вам крест.
Поскольку с дьяволом она ни разу не встречалась, то никакую метку он на ней поставить не мог. Другой вопрос, что место, в которое иголка входит без боли и без крови, появляется у всех ведьм задолго до первого шабаша.
После обеда дознаватели взяли большие ножницы и обстригли ведьме волосы с головы.
— На лобке еще состриги, — сказал Генрих.
— Не буду, — ответил Якоб.