— Я десять лет прожил, считай, с монахами. Они меня хорошо научили не любить чертей. Лично у меня к этим рогатым претензий нет. Но монахам почему-то верю.
— Прямо жалко, что Второго Пришествия может не быть. Не вострубит первый ангел, и не сделается град и огонь, смешанный с кровью…
— Вы тут все больные и не лечитесь.
— Лечимся. Хочешь, спиритуса налью? От Шарого недопитая бутылка осталась.
Выпили по чарке. Попугай, за неимением губ, пригубить не мог. Поэтому брал чарку лапой с развитыми пальцами и вливал содержимое в широко открытый клюв. Воду он пил, конечно, не так, но разве кто-то может пить спиритус как воду?
— Я вот думаю, может мы ошиблись с этой кометой? Может там знаменатель имеет большее значение? Как у нас получилось, она в Землю со всей дури влепится или краем заденет? — задумался Твардовский.
— Не обратил внимания.
— Давай пересчитаем.
Весь четверг занимались пересчетом. Выяснили, что небесную ось расчетной эллиптической траектории кометы достаточно будет подвинуть буквально на долю градуса.
— Кто этим будет заниматься? — спросил Доминго.
— Потомки, — ответил Твардовский.
— Сейчас-то никак? Ангелов можно попросить.
— Проще чертей.
— Может, попросишь? Или тебе неважно, ты не доживешь?
— А ты, можно подумать, доживешь?
— Я, скорее всего, доживу.
— Неохота мне уже чертей ни о чем просить.
— Ты через неделю без денег останешься, а привык паном жить и короля принимать. По углам паутина заведется, под ногами грязь. Король в следующий раз и прийти побрезгует.
— Я подумаю.
Твардовский подумал. Нарисовал пентаграмму. Поставил свечи. Зачитал заклинание.
На всякий случай, Доминго выучил молитву для экзорцизма, вооружился склянкой со святой водой и спрятался в буфет. В дополнение на еще более всякий случай Твардовский запихал в буфет своего ездового петуха. Мало ли вдруг придется срочно ретироваться. Доминго вспомнил рассказ Ласки, что нечисть, как и люди, определяет конец ночи по предрассветному петушиному крику, и пообещал перед экзорцизмом покукарекать, а там, глядишь, и петух поддержит.
В пентаграмме появился Шарый в образе черта, одетый в одни подштанники. Козлиные ноги и человеческий торс покрыты короткой серой шерстью. Местами шерсть выбрита вокруг шрамов. Левая рука на перевязи. Правая опирается на кочергу.
— По кой черт ты меня звал? — сказал Шарый вместо приветствия.
— Предлагаю продолжить договор, — ответил Твардовский.
— Да иди ты к черту!
— Нет, серьезно.
— Серьезно иди к черту. Тебя когда-нибудь били освященным мечом?
— Нет, только обычными.
— Врешь.
— Вот те…
— Стой!
— Да, точно, — Твардовский смутился и опустил руку, — Я в молодости тем еще забиякой был. В университете. Где это видано, чтобы студент, да без меча, да без дуэлей.
— Ладно, черт с тобой, верю.
— Давай на старых условиях.
— Ага, помню я, как ты чертовы старые условия соблюдаешь.
— Давай на новых.
— Давай. Тут один чертяка придумал, что когда он заберет душу шляхтича, то сам за него поживет паном.
— Живи за меня паном. Когда душу заберешь.
— Нет уж. Давай уступи мне свое чертово место сейчас.
— Давай я тебе уступлю свое место на год. И не сейчас, а через год после свадьбы.
— Ты жениться собрался? По кой черт?
— Если сейчас не женюсь, пока я в расцвете сил, то потом уже поздно будет.
Шарый подумал-подумал и махнул рукой.
— А черт с тобой. Давай.
Твардовский стер уголок пентаграммы, Шарый сплющился и прошел в разрыв. Вне пентаграммы он превратился в неприметного мужика в сером кафтане.
Высокие договаривающиеся стороны ударили по рукам. Потом Шарый достал из-за спины договор, Твардовский его прочитал, порезал палец и подписал кровью. Только перо, чтобы подписать, для него еще днем выдернул из своего хвоста Доминго.
— Ну и срач тут у вас, — сказал Шарый, оглядевшись, — Но я думал, хуже будет. За едой бежать или за выпивкой?
— Погоди. Тут такое дело. Нам надо поправить ось.
— Какую? Тележную?
— Нет. Оптическую. Ось эллиптической траектории семидесятипятилетней кометы.
— Смеетесь? Она же в небе.
— А что такого? Она же в небе в смысле над землей а не в смысле на Небесах, где Рай.