— Дождался, — сказал Люциус и довольно улыбнулся, — С меня пузырек живой воды дозой на два глаза. Верно?
— Верно.
— Я сейчас за живой водой схожу, а вы угощайтесь, — Люциус забрал грамоту, вышел в зал и затопал по лестнице наверх.
Слуги вынесли карпов в сметане с гречневой кашей.
Ласка и Вольф приняли по чарке для аппетита и налегли на рыбу, а Бенвенуто кивнул и продолжил свой рисунок.
— Ничего не понимаю, — сказал он, поставив последний штрих, — Думал, пана рисую. Вот уверен был, что этот нос изобразил, эти морщины на лбу, эти толстые руки с перстнями в конце концов!
— И что? — спросил Вольф.
— Вот что! — Бенвенуто поднял со стола свой эскиз.
На рисунке определенно красовалась эта комната и этот стол, судя по расположению блюд. Главная фигура сидела в кресле Люциуса. Только главной фигурой оказался не Люциус, а девушка. Темноволосая красотка. Надетый на голое тело кафтан еле прикрывал высокую грудь. Но глаза и нос определенно смахивали на хозяина дома. Как будто на картине его дочь или сестра.
Душегубы столпились вокруг и наперебой расхваливали рисунок. Они как-то пропустили, что Люциус попросил написать его портрет, а не девушку.
— Он черт, — упавшим голосом ответил живописец, — Вы куда меня привели?
— Получается, я с чертом сделку заключил? И гореть мне теперь в аду? — растерялся Ласка.
— Нет, — ответил Вольф, — Ты же не знал, что он черт. Так не считается.
— Твардовский мог бы сказать. Уж он-то точно знал.
— Пан Твардовский, хотя и колдун, а честный человек. Он, если бы и знал, не сказал бы. Чтобы ты закрыл сделку и не погубил душу.
Говорили друзья на латыни. Но не подумали, что рядом сидел Кароль, который специально подсел поближе, чтобы переводить истории Бенвенуто.
— Кто черт? Ты нашего пана чертом обозвал? — возмутился Кароль и сразу повторил по-польски свое возмущение остальным.
Атаман и Кшиштоф улыбнулись, а вот все прочие бурно завозмущались.
— Что будем делать? — спросил Бенвенуто, — Если в гостях хочешь поссориться с хозяином, готовься к войне.
— Ноги будем делать, — ответил Ласка, — Портрет оставь на столе, пусть сам поймет.
Сделать ноги не успели. По лестнице застучали шаги, и появился довольный Люциус, державший в руке маленький стеклянный пузырек с толстыми стенками и притертой стеклянной пробкой.
— Ну что, добрый молодец! Вот твоя награда за мое воеводство!
— Извинись перед паном, — потребовал Кароль у Бенвенуто.
— Сгинь, нечистая сила! — сказал итальянец вместо извинений.
— Что такое? — поднял бровь Люциус, — Бунт?
— Этот мордописец вместо тебя бабу намалевал, а тебя обозвал чертом! — нажаловался Кароль.
— Перекрестись, тогда извинюсь, — сказал Бенвенуто.
Но Люциус почему-то не перекрестился.
— Перекрестись, пан! — сказал Кароль уже по-польски, и его поддержали остальные душегубы.
Люциус щелкнул пальцами, и душегубы замерли на своих местах как замороженные.
— Я, значит, к вам по-хорошему, а вы ко мне по-плохому? — строго сказал Чорторыльский, глядя на гостей.
— Отчего по-плохому? Вот жалованная грамота, вот живая вода, — Ласка попытался по выражению Вольфа «вывезти переговоры».
— А кто меня перед моими людьми чертом выставил?
— Но ты же черт? Или нет?
— Не пойму, как вы догадались, — нахмурился Люциус.
Почесал надо лбом, почесал копчик через жупан, потер левой пяткой об правую лодыжку. Недоуменно уставился на гостей.
Бенвенуто показал портрет.
— Я твоему сородичу обещал, что чертей писать не буду, а он за это дал мне талант девиц писать.
— Бывает же, — Люциус вздохнул, — Все равно, нехорошо получилось.
— Разве кто-то из них не знает, что ты черт? — наигранно удивился Ласка, — Они же душегубы. Про тебя тогда еще слава шла, что ты чернокнижник.
— Никто не знает, — Люциус усмехнулся, — Потому что старый Люциус и был не черт. Чертознатец он был и душепродавец, но не черт. Даже и в церковь по большим праздникам захаживал. Я при нем служил тридцать лет и три года. Он обязался за это время уговорить еще тридцать и три шляхтича продать мне души. Этим летом вышел срок. Он думал, что успел, но душу одного грешника его жена в последний момент успела выкупить. Старый Люциус не набрал тридцать три, и по условию его душа полетела в ад. Я уселся на его место. Отчего бы и не пошалить в свое удовольствие на таком-то насиженном месте, да с такими-то душегубами. Никто ведь даже разницы не заметит, черт тут сидит, или пан. В этих краях магнаты такие штуки вытворяют, что чертям в аду тошно становится. И ничего, народ привычный.