Я не была уверена в том, что этого хватит. Стояла под дверью нашей комнаты и прислушивалась к ее медленному неглубокому дыханию, надеясь, что каждый прерывистый вдох будет последним. Но старая бестия все никак не умирала. Мне это не нравилось. Я дала ей дозу, от которой старуха должна была за считанные часы откинуть копыта, а она продолжала сопеть. В конце концов я вошла, взяла со своей кровати подушку, положила ей на лицо и держала, вспоминая названия всех хитов Мадонны, по порядку. До чего же странные вещи приходят в голову в такие минуты! Мадонна никогда не была моей любимой певицей.
Семейный врач, пришедший засвидетельствовать смерть, увидев Нану, слегка засомневался и сказал, что надо делать вскрытие. Он был очень подозрительным, этот доктор Консидайн. Я показала ему гору пустых пузырьков и выразила опасение, что бабушка случайно приняла не те лекарства. И поинтересовалась, мол, не думает ли он, что в последние годы ей прописывали слишком много препаратов?
Тут он сразу перестал колебаться и подписал свидетельство о смерти.
По завещанию, оставленному Наной, мама получила деньги, а я — дурацкую брошь с камеей. Но это не имело значения. До трагической кончины бабушки я стащила ее банковскую карту и в течение предыдущих двух недель сняла со счета приличную часть сбережений. Бедная Нана, она стала немного рассеянной из-за лишних транквилизаторов, которыми я ее потчевала, и ничего не заметила.
Сразу после моего отъезда она должна была очухаться и обнаружить пропажу, поэтому мне ничего не оставалось, как только от нее избавиться. Знаешь, но без нее я даже немного скучала — просыпалась по ночам и вслушивалась в тишину, пытаясь различить храп Наны, и только потом вспоминала, что ее больше нет.
У мамы случился нервный срыв, и ее поместили в местную психушку на принудительный «отдых». Воспользовавшись моментом, я собрала вещи и уехала в колледж. Даже не сказала ей, куда и зачем еду, только оставила записку, в которой написала, что со мной все в порядке. Она могла бы разыскать меня через школу, но, похоже, это не приходило ей в голову. В любом случае с тех пор я ее не видела и даже не знаю, жива ли она. Сейчас у меня нет желания это выяснять. Удивительное дело: я всегда стыдилась своей матери, а вот теперь, боюсь, она будет стыдиться меня.
Погода в начале семестра выдалась отличная: днем — тепло и солнечно, вечером — прохладно. Ведь если подумать, это был конец сентября, но в тот год первый осенний месяц радовал прощальным вкусом лета. Студенты оккупировали каждый клочок зелени — отдыхали на травке, шумно приветствуя друг друга и делясь впечатлениями о своих путешествиях во время долгих каникул. Я как зачарованная бродила по лужайкам, все еще не веря собственному счастью. Неужели я действительно здесь, мне позволено сидеть у реки, у меня есть расписание занятий, и я должна написать свое первое сочинение?
Перед тем как в моем ящичке для корреспонденции появился список литературы для чтения, у меня была пара свободных дней, и я провела их, знакомясь с территорией колледжа и городом, прибираясь в своей комнате и почти ни с кем не общаясь. Я не умела подходить к новым людям и знакомиться. Остальные с таким азартом заводили друзей, будто в этом состояла их главная и единственная задача. Я старательно избегала университетские мероприятия — вечеринки с выпивкой, организованные походы в пабы, торжественные собрания. Мне нравились одиночество и тишина. Нравилось молчать, наблюдая, как время утекает сквозь пальцы, точно воды реки.
Однако, к моей досаде, комната в Гарден-билдинг не была изолированной. Меня поселили в третьем квадрате, в одной из самых старых территорий колледжа. Это был номер на двоих, состоящий из двух спален, просторной общей гостиной и (о чудо из чудес!) отдельной ванной. Условия прекрасные. Все, кому удалось посмотреть мою комнату, мне завидовали. А я не находила места от злости. Моя соседка еще не приехала, но вдруг я с ней не уживусь? Вдруг она окажется слишком шумной? Может, она любит громкую музыку… или громкий секс? Что, если у нас не найдется общих интересов? Или я ей не понравлюсь?
Шли дни, а вторая комната по-прежнему оставалась незанятой, и я уже начала потихоньку надеяться, что соседка вообще не приедет. Наверное, что-то произошло. Она заболела. Или решила, что Оксфорд не для нее. К пятнице я почти не сомневалась, что проведу год в блаженном уединении. Воодушевленная такой перспективой, я перенесла из спальни в гостиную розовую диванную подушку с льняной клетчатой каймой, которую купила, увидев, что другие студенты преобразили свои комнаты с помощью личных вещей, и постер с «Поцелуем» Климта (мои вкусы были весьма предсказуемы), пытаясь добавить цвета в казенную бежевую обстановку.