— Вот и все. Она призналась во всех преступлениях.
— Да, — отозвался босс.
— И насчет Гила я не ошиблась. Знала: с ним что-то не так.
Годли поморщился.
— Одного знания недостаточно. Мы не сможем ничего сделать.
— Но он же ее изнасиловал!
— Вряд ли из нее получится хорошая свидетельница. Придется выбрать что-то одно, Мэйв. Она все время лгала по факту убийства Ребекки, и ей не поверят, если она заявит об изнасиловании. Такое трудно доказать даже при более благоприятном раскладе.
— Вы не верите в то, что она написала?
Он улыбнулся.
— Не готов поручиться, что в ее письме есть хотя бы одно слово правды.
— Не согласна. Вряд ли она стала бы врать в таких обстоятельствах.
— Тебе видней, ты знаешь ее лучше, чем я.
Я поморщилась.
— Едва ли. Просто мы с ней чаще встречались.
— А хочешь встретиться с ней сейчас?
Честно говоря, у меня не было ни малейшего желания видеть Луизу, но я кивнула и вышла вслед за суперинтендантом в тюремный двор. Ожидавший там охранник повел нас душными коридорами в изолятор, где мы коротко переговорили с доктором. Годли задержался, чтобы задать ему еще несколько вопросов, жестом велев мне идти дальше одной.
В дальнем конце палаты, под белой простыней, лежала маленькая беззащитная фигурка, совсем не похожая на убийцу. Глаза девушки были закрыты, грязные спутанные волосы веером разметались по подушке. Врач сообщил, что ей дали выпить активированного угля, чтобы он абсорбировал остатки лекарства в желудке, и пересохшие губы Луизы почернели. В ее лице не было ни кровинки, и я смотрела на нее с легкой печалью.
Вдруг она открыла глаза и уставилась на меня.
Я молчала, ожидая, когда Луиза меня узнает. На это ушло несколько секунд.
— Я написала вам письмо, — наконец проговорила она слабым тонким голоском.
— Я прочла.
— Еще я написала письмо для Гила.
— Его я тоже прочла. — Я следила за реакцией. В ее глазах что-то мелькнуло: она поняла, что я все знаю. — Думаю, вы можете пожалеть о том, что его написали.
Луиза сморщилась и закрыла глаза, отстраняясь от меня. Одинокая слезинка покатилась по щеке и скользнула в волосы. Я думала о том, что с ней сделал Гил, и тщетно пыталась вызвать в душе сочувствие. То, что сделала сама Луиза, гораздо страшнее. Наконец успокоившись, она глубоко вдохнула и произнесла:
— Я так надеялась на таблетки! Почему они не подействовали?
— В соседней камере потекла труба. Охранник вошел проверить, сухо ли в вашей камере, и увидел вас.
Она кивнула и отвернулась.
— Жаль. Не хочу провести следующие тридцать лет в тюрьме.
— Никто не хочет. — Я нагнулась, чтобы больше никто меня не услышал. — Я рада, что вы не умерли.
Луиза взглянула на меня с удивлением. Мне показалось, что мои слова ей не понравились. Я нагнулась чуть ближе.
— Вы отняли жизнь у Ребекки, чтобы спасти собственную. Вы забрали себе все, что после нее осталось, решив попользоваться тем, что вам приглянулось, — пригрели мужчину, которого она любила, заняли вакантное место в жизни ее родителей. Вы одевались как она, копировали ее манеру речи, прическу, макияж, украшения.
Глаза с темными расширенными зрачками смотрели на меня не отрываясь. Она нервно облизнула губы; ее язык тоже был черным, словно она гнила изнутри, словно в ней разлагалось само зло.
— Желаю вам долгой жизни, Луиза. И надеюсь, что до самой смерти вы не узнаете ни минуты покоя. Вы отняли жизнь у Ребекки, — повторила я в последний раз, — и теперь должны жить — это самое меньшее, чем вы ей обязаны.
Выйдя за ворота тюрьмы, я остановилась возле машины Годли.
— Значит, мы не можем завести дело на Маддика, даже имея на руках это письмо?
— Если хочешь, передай его в отдел Скотленд-Ярда по борьбе с сексуальными преступлениями. Пусть проверят бывших подружек Маддика — возможно, кто-то из них тоже захочет подать жалобу. Но лучше брось это, Мэйв. Все равно ничего не выйдет.
— Но это же неправильно! Мы должны добиться справедливости.
— Неужели ты думаешь, наша работа состоит в том, чтобы добиваться справедливости?
Я нахмурилась.
— А разве нет?
— Мы всего лишь пытаемся сдержать лавину, Мэйв. На каждого пойманного нами убийцу найдется другой, более хитрый, который останется на свободе и отыщет себе подходящую жертву. А насильники, которые внушают доверие и поэтому уходят от обвинения? Сколько случаев жестокого обращения десятилетиями остаются в тени? Мы можем наказать только тех, чьи преступления нам известны, да и то в половине случаев приговор будет слишком мягким и его не назовешь справедливым.