— Довольно болтать, Карл! — крикнул Рем. — Ни за что не поверю, что ты способен уделять столько внимания делам!
Он взял из вазы апельсин и бросил его в спину сидящего у телефона. Тот положил трубку телефона и подошёл к столу. Эгон запомнил наглое выражение его лица. Он был молод и самоуверен. На воротнике его рубашки были вышиты петлицы группенфюрера СА. Он молча взял бокал и, отпив несколько глотков, поставил его на место. Движения его были чётки, уверенны. Он не произносил ни слова. Даже когда Рем представил ему Эгона, он только молча кивнул.
— Мой друг, партейгеноссе Карл Эрнст, — сказал Рем. — Наверно, слышали?
Да, Эгон не мог не знать имени Карла Эрнста. Он понял, почему ему знакома эта физиономия. Карл Эрнст — бывший отельный лифтёр, а ныне командир бранденбургских штурмовиков.
Эгон боялся, как бы его глаза не выдали того, что он думал о Карле Эрнсте и его собутыльниках. Он опустил взгляд.
Бельц заметил смущение Эгона.
— Ты все тот же! — улыбнулся он. — Попрежнему только математика и математика? Знаете ли вы, господа, что если бы дать в руки Шверера всё, что должен иметь талантливый конструктор самолётов, Геринг имел бы самый сильный воздушный флот в Европе! — воскликнул Бельц.
— Не произноси при мне имени этого борова! — проворчал Рем.
— Между вами пробежала чёрная кошка?
— Между нами стоит нечто более страшное, — мрачно произнёс Рем. — Нам двоим нет места в этом мире!
Эгон видел, что Рем пьян. Сверкая злыми глазками, толстяк стукнул кулаком по столу.
— Скоро, очень скоро мы покажем фюреру, что стоит этот его дружок!
— Перестань, — сказал Хайнес, но Рем не обратил на него внимания.
— Есть только один путь к спасению: превращение моих молодцов в постоянную армию. Я не собираюсь стать картонным плясуном в руках толстого Германа! — На пылающей лице Рема все ярче выступали шрамы. — Гитлер презирает своих старых товарищей. Ещё бы! Он прекрасно знает, чего я хочу. Дайте нам только новую армию, с новыми генералами. Да, именно так, с новыми генералами. Верно, Эдмунд?
Хайнес молча кивнул.
А Рем, прихлёбывая из бокала, продолжал:
— Все, что Адольф знает о войне, он получил от меня. Сам он — штатский болтун. Настоящий австрияк, чорт бы его побрал! Ему нравится торчать на троне и править со своей «священной горы». А мы должны сидеть сложа лапы? То, что придёт за мною, будет великим, неслыханным…
Хайнес положил руку на плечо Рема:
— Замолчишь ты наконец?!
Но тот не унимался:
— Честное слово, мёртвый Адольф принесёт нашему делу больше пользы, чем живой…
— Если ты не замолчишь, я отправлю тебя спать, понял? — прошипел Хайнес.
Рем запустил пятерню в вазу со льдом, где лежали гроздья винограда, и сжал их так, что брызги сока разлетелись по всему столу.
Эгону было страшно слушать. Но не меньше он боялся и встать. Он не знал, что делать, и удивлялся спокойствию Бельца, потягивавшего вино и с усмешкой прислушивавшегося к пьяной болтовне Рема. Эгону казалось, что вот-вот должны появиться эсесовцы, схватить их всех и потащить куда-то, где придётся отвечать за страшные речи страшного Рема… Внезапно отчаянный женский крик прорезал чинную тишину ресторана. Вырываясь из рук кельнеров, в зал вбежала худенькая белокурая девушка. Она, рыдая, упала на диван. Следом за нею ворвалось несколько штурмовиков. Один из них схватил девушку за руки и потащил к выходу. Окрик Хайнеса остановил его.
— Эй, в чём дело?
Штурмовик вытянулся перед Хайнесом.
— С ней шёл какой-то старый еврей. Когда мы взялись за него, она с перепугу бросилась сюда.
Хайнес взял девушку за вздрагивающий подбородок.
— Что ты нашёл в ней еврейского? — спросил он штурмовика и обернулся к девушке: — Вы еврейка?
— О, мсье! — едва слышно пролепетала она. — Мы французы. Мы настоящие французы!.. Меня зовут Сюзанн, Сюзанн Лаказ…
— А ведь мила! — усмехнулся Хайнес, обращаясь к собутыльникам. — Ну, чего ты ждёшь? — спросил он штурмовика.
Тот растерянно топтался на месте.
— Можешь итти! — сказал Хайнес.
Штурмовик щёлкнул каблуками и послушно замаршировал к двери.
— Мой отец! — воскликнула девушка. — Спасите же и моего отца!
— Эй, — крикнул Хайнес вслед штурмовику, — куда ты девал её старика?
— Его увезли для проверки.
— Спасите моего отца! — повторяла Сюзанн.
Хайнес подвёл девушку к столу.
— Как ты находишь, Эрнст? — спросил он Рема.
— Меня это не занимает.
— Погоди, чудак ты эдакий. Ты же не знаешь, что я хочу сказать.
Хайнес окинул девушку оценивающим взглядом.
— Если бы тебя спросили, в чьём она вкусе?
Рем взглянул на Сюзанн.
— Таких обожает Адольф! — прохрипел он. — Чтобы они сидели рядом и смотрели на него умильными глазами.
— Ты угадал мою мысль. — И Хайнес спросил Сюзанн: — Ваша профессия, фройлейн?
— Журналистка… Собственно, я прежде была журналисткой, когда жила во Франции.
— Вот если бы вы были художницей, — сказал Хайнес, — я устроил бы вам такую карьеру, что… ого-го!
Сюзанн заискивающе улыбнулась:
— Я немного и художница… Я занималась художественным переплётом редких книг. Но это невыгодно. Никто не переплетает теперь книги.
— Переплёты?.. Нет, это не то!
Хайнес ещё раз внимательно оглядел девушку и подал ей бокал.
— За нашу дружбу! Ручаюсь, вы не пожалеете о сегодняшнем дне. Это говорю вам я, Эдмунд Хайнес! Едем! — Он сунул девушке в руки её сумочку и сказал Рему: — Отправляйся спать!
Ни с кем не простившись, Хайнес взял девушку под руку и повёл к выходу.
— Девчонка совсем недурна, — сказал Бельц, проводив их взглядом. — Однако не пора ли и нам?
Рем вскинул на него воспалённые глаза:
— Тебе есть куда спешить! А я должен чего-то ждать, потому что старые куклы с Бендлер[2] считают ниже своего достоинства подавать мне руку!
— У тебя больное самолюбие, — отводя глаза, пробормотал Карл Эрнст.
— При поступлении моих головорезов в рейхсвер им даже не засчитывают заработанные у меня нашивки, — обиженно проворчал Рем. — Как будто не штурмовики сделали Адольфа тем, что он есть! А теперь, видите ли, нашлись моралисты, прожужжавшие ему уши: «Рему пора укоротить руки».