— Так нечестно, — сказал Джаспер.
— К черту твою честность.
Она обернулась ко мне. Я опиралась на подлокотник дивана. Мой мозг был похож на глазурь на тех булках, весь мягкий и розовый от водки и таблеток.
— Мы с Джаспером тут немножко поговорили, — сказала Петра. — Мы думаем, что будет лучше, если я сама отнесу материал в газету. В конце концов, в последнее время Джасперу не очень доверяют. Я хочу, чтобы ты помогла мне написать статью.
— Почему?
Петра пожала плечами:
— Потому что Джаспер слишком труслив, чтобы заниматься этим. Потому что меня повысят, если я ее напишу.
— Я не спрашиваю, почему ты хочешь писать об этом, я спрашиваю, почему я должна тебе помогать?
Петра не остановилась ни на секунду.
— Потому что я тебе заплачу, — сказала она. — Или, вернее, заплатит газета. За сотрудничество. Твоя жизнь может измениться. Ты можешь получить целых пятьдесят тысяч.
— Не-а.
— Тогда сто тысяч.
— Послушай, Петра, ты беременна. Это всегда потрясение. Лучше ты отдохни, и мы сделаем вид, что ничего этого не было.
— Да ладно, — сказала Петра. — Не говори мне, что женщина в твоем положении может отказаться от таких денег.
— Слушай, Петра, женщина в моем положении может хоть стены в квартире оклеить деньгами, и это ничего не изменит. Для меня это просто портреты королевы, если я не могу потратить их на сына, — вот что такое твои драгоценные деньги. Дерьмовые картинки с королевой.
Я повернулась, чтобы уйти, но Джаспер очень мягко взял меня за руку.
— Тогда сделай это для себя, — сказал он.
— Что?
Джаспер приблизил губы к моему уху и заговорил очень тихо.
— Ты же до сих пор видишь сына, правда? — сказал он.
Я посмотрела на него, покачала головой и сделала большие глаза с выражением КТО? Я?! То есть я, конечно, была не в себе, Усама, можешь поверить, но я не была настолько безумной, чтобы забыть, что людей, которые видят тех, кого нет, сажают в психбольницу.
— Ничего, — сказал Джаспер. — Я понимаю. Мне тоже мерещится всякое после майского теракта. Это нормально. Называется посттравматический шок.
Я опять покачала головой, я была в ужасе. Я зашептала Джасперу:
— Нет, у меня все прекрасно, честно, не беспокойся за меня, я в полном порядке.
— Только что у тебя, пока мы разговаривали, — сказал Джаспер, — я видел, как ты посматривала в угол кухни. А когда мы уходили, ты даже сказала ему, чтобы он вел себя хорошо.
— Что ты ей говоришь? — сказала Петра.
— Помолчи, пожалуйста, — сказал Джаспер.
Он еще ближе приблизился к моему уху.
— У тебя так и будет это продолжаться, — сказал он, — пока ты не сделаешь что-нибудь, чтобы мальчик упокоился в мире.
— Я не могу упокоить его в мире, потому что у меня нет его тела, остались одни зубы, а я же не буду хоронить его зубы, правда? Я хочу сказать, таких маленьких могил и не бывает.
— Тогда сделай то, что говорит тебе Петра, — сказал Джаспер. — Но сделай это не для нее. Сделай для себя самой. Тебе станет легче.
— Почему?
— Потому что тебе надо, чтобы правда вышла наружу, — сказал Джаспер. — Потому что, если ты будешь держать ее внутри, она тебя доконает. Ты посмотри на себя.
Я посмотрела на Джаспера, очень пристально глядевшего мне в глаза, и я посмотрела на Петру, наблюдавшую за мной поверх его плеча, и посмотрела на моего сына, лежавшего на животе и пытавшегося достать пепельницу или что-то там еще из-под их кофейного столика. Я не знала, что подумать, я обеими руками держалась за голову, чтобы она не раскололась. Я шагнула прочь от Джаспера и отошла в угол комнаты, самый дальний от них обоих.
— Я не знаю. Откуда мне знать? Почему это просто не прекратится? Почему вы оба не можете оставить меня в покое?
— Потому что ты знаешь, что должна сделать это, — сказал Джаспер. — Это важно для тебя и для страны.
— Ой, да ты вдруг заволновался о стране, что ли?
Джаспер пожал плечами.
— У меня будет ребенок, — сказал он. — Это все меняет. Я не хочу, чтобы мой ребенок жил в такой стране, где политики решают, кому жить, а кому умирать.
Я покачала головой:
— Я не знаю. Не знаю. А как же Теренс Бутчер?
— А что он? — сказала Петра.
— Если я это сделаю, разве у него не будут большие неприятности?
— А тебе не все равно? — сказала Петра.
— Я не знаю. Я не знаю. Он говорит, что любит меня.
— Любит, — сказала Петра. — Так же сильно, как ты любила сына?
— Ну, это не то же самое. Это совсем не одно и то же.
Петра улыбнулась, а Джаспер посмотрел в пол.