Выбрать главу

Потом перекрыли некоторые мосты. Я никогда не могла взять в толк, какой в этом смысл. Может быть, они думали, что это деморализует твоих боевиков в Клэпеме, если им придется ехать по шоссе М-25, чтобы взорвать Челси. Самое странное — это что закрыли Тауэрский мост. Его подняли однажды рано утром, когда мы с Миной смотрели на него, да так и не опустили. Так он и остался стоять поднятым. Такое впечатление, что в Лондон должен был прийти по реке какой-то большой корабль.

Но что действительно изменило вид из окна, это заградительные аэростаты. Однажды ночью я заснула, как обычно, а наутро они уже были в воздухе. Мы с Миной смотрели, как они серебристо сверкают в восходящем солнце. Как они покачиваются на концах тросов. Я поежилась. Было похоже на сон. Мина взяла меня за руку, и я увидела на ее руке мурашки.

— Ужасно, — сказала она. — Нелепость какая-то. Мир сошел с ума.

— Не знаю, дорогая. По мне все это имеет смысл. Я думаю, это для того, чтобы они не могли врезаться на самолетах в высотные здания.

Мина посмотрела на меня. У нее были прелестные глаза, у Мины. Цвета крем-брюле.

— Вот что, — сказала она. — Я знаю, это может показаться ужасным, учитывая, через что вы прошли, но надо воспринимать вещи в перспективе. После того как я заканчиваю работу в этой палате, я иду в палату раковых больных. Я вам говорю, это все равно что спуститься в ад. Знаете, сколько народу умирает в этой стране каждый год от рака легких?

— Нет.

— Тридцать три тысячи, — сказала она. — В тридцать три раза больше, чем тех, кто погиб на стадионе, умирает каждый год, хотя большинство могло не умереть. Я вижу, как они страдают, и трубки воткнуты в них со всех сторон. Они умирают месяцами. Но разве эта страна объявляет войну курению? Нет. Вместо этого мы превращаем Лондон в крепость. Как будто так можно остановить террор. Как будто нельзя с таким же успехом устроить взрыв в Манчестере, или Понтипридде, или в очереди за мороженым на брайтонском пляже.

Я чувствовала, как дрожит рука у Мины. Я увидела, как по краю носа у нее пробежала слеза. И остановилась на верхней губе. У нее были такие тонкие золотистые волоски, как у некоторых азиатских женщин. Я взяла ее руку, она была теплая и сильная.

— Вы очень молоды, Мина. У вас же нет своих детей?

Она покачала головой. Еще одна слеза упала с кончика носа. Она упала, блестя под восходящим солнцем, проникавшим сквозь шары заграждения и запах дезинфицирующих средств. И шлепнулась где-то на линолеуме, где ее было не видно.

— Если бы у вас были дети… в общем, если бы у вас были дети, вы, наверно, одобрили бы какие угодно меры против террористов. Когда дело касается ваших детей, вам все равно, логично это или нет.

— Если ты из Азии, то не все равно, — сказала Мина.

— В каком смысле?

— Знаете, — сказала она, — я из мусульманской семьи, да? Вы представляете себе, как нам приходится? Вряд ли вы можете представить, каково мне ходить на работу после майского теракта. Видеть ненависть в глазах, которые смотрят на меня. Я стала врагом номер один. По дороге на работу я прохожу мимо одной кафешки. Туда ходят строители и продавцы с рынка. Сегодня утром я заметила там старика. Ему, наверно, лет восемьдесят. Он читал газету, а заголовок там был «ЖЕСТОКОСТЬ ИСЛАМА». Он поднял глаза, когда я проходила мимо, и ухмыльнулся. Можно сказать, презрительно. Это сумасшествие. Оно наполняет небо заградительными шарами, а глаза людей — ненавистью.

Мы сидели очень тихо, мы с Миной, и смотрели, как внизу просыпаются улицы. Лондон был туманным летучим городом с тысячей шаров на толстых тросах, которые поднимали его в воздух. Когда Мине пора было уходить, она повернулась ко мне. У нее было такое молодое лицо, но по нему текли слезы, старые и пустые, как Темза. Она вынула из верхнего кармана четыре голубые таблетки и забросила две себе в рот, а две мне. Она разгрызла свои таблетки зубами. Так они начинали действовать быстрее.

— Милосердные таблетки, — сказала Мина. — Теперь мы всё забудем еще на один день. Часы пройдут, как во сне.

— Прекрасно.

— Да, — сказала Мина. — Мой Бог не жесток. Жестокий Бог не поможет нам забыть. Поэтому мы говорим «Аллах акбар. Бог велик».

Я улыбнулась ей и разгрызла таблетки и почувствовала, как горечь растекается по языку.