— Только не ты, Джаспер.
— Особенно я, Джаспер, — сказал он.
— Чего? Чего должен бояться такой человек, как ты?
— Того же, что и все, — сказал он. — Одиночества.
— А как же твоя подруга?
— Петра-то? — сказал Джаспер Блэк. — Мне есть что рассказать про Петру. После того как мы с тобой разошлись, я стал тебя искать, но потом бросил и поехал в редакцию. Спереди машину исковеркало, но она все равно ехала. Всю дорогу до работы я думал, почему Петра не звонит? Ведь она знала, что я должен был быть на том матче. Вот я и думал, почему она не звонит, чтоб узнать, что со мной. Я звонил ей, но постоянно было занято. Я подумал, может, линии перегружены. В общем, приезжаю я в газету, там все вверх дном. Я хочу сказать, воскресной газете совершенно не надо, чтобы случились какие-то настоящие новости. В любой день недели, но особенно в субботу. А когда такие новости, ну все просто с ума сходят. Решили отменить весь обычный выпуск и дать только четыре полосы. Всех, кому удалось добраться до редакции, усадили за работу. Я приехал одним из последних. К тому времени все дороги уже перекрыли. Метро не ходило. Передвигаться было невозможно. Так что младших судебных репортеров засадили набросать на скорую руку портреты возможных подозреваемых. Футбольный редактор писал статью на полторы тысячи слов «Я ВИДЕЛ АД». Шестнадцатилетние придурки стажеры из последних сил набирали РЕАКЦИЮ МИРОВОЙ ОБЩЕСТВЕННОСТИ. Сдавать газету надо было через три часа. У главного редактора отдела был сердечный приступ. Он прямо замертво свалился на клавиатуру. Сумасшедший дом. Ты бы видела.
— Нет уж. Хватит мне и тебя. Вряд ли мне бы там понравилось.
— Да и мне тоже, — сказал Джаспер. — Я просто хотел взять Петру и выбраться оттуда, как только позволят человеческие силы. Но Петры не было на месте. Я поспрашивал, но никто не знал, где она. Я забеспокоился, голову потерял — всё думал, а вдруг с ней что-нибудь случилось из-за всеобщей паники. И правда, случилось. Ну конечно. Это же Петра.
— Она не пострадала?
— Напротив, — сказал Джаспер. — Я ее нашел в редакторском кабинете, где она писала передовицу. Она оказалась единственным человеком в редакции, который не носился вокруг, как безголовая курица. Я увидел ее сквозь стеклянную стену. Она сидела очень спокойная, собранная, прихлебывала диетическую колу и писала заметку на пятьсот слов «СТРАНА СПЛАЧИВАЕТСЯ В УЖАСЕ». Я смотрел, как ее ногти стучат по клавишам. У Петры прелестные ногти. Я постучал в стекло, и она подняла на меня глаза. И тогда до меня дошло. Она так посмотрела, как будто видит меня в первый раз. У нее на лице было выражение полнейшего непонимания. Потом я увидел, как оно медленно меняется. Я заметил именно тот момент, когда она меня узнала. Меня. Человека, с которым прожила шесть лет. Потом я увидел, как она поднимает свою прелестную наманикюренную руку ко рту и ахает. И я понял. Она ахнула не потому, что у меня был жуткий вид, сломанный нос, кровь на пиджаке. Она ахнула не от радости, что я не погиб. Она ахнула потому, что только сейчас в первый раз после теракта вспомнила о моем существовании. И она поняла, что я это заметил.
Джаспер больше на меня не смотрел. Он смотрел в окно. И говорил тихо:
— Короче, я вошел в редакторский кабинет. Петра отняла руки от клавиатуры, но задержалась над ней, как будто я оторвал ее от работы из-за какой-то фигни. Мы не сказали ни слова. Только смотрели друг на друга с минуту, потом я вышел. Я пешком прошел все восемь километров до дома через этот хаос. У меня опухло лицо, мне кто-то что-то говорил, но я ничего не слышал. Было похоже на то, как смотришь на рыб в аквариуме. Я пришел домой, сел тихо на диван, а когда стемнело, даже не включил свет. Все думал. Петра объявилась часов в десять вечера и включила свет. «Слушай, — сказала она, — извини, ладно? Извини, что не позвонила. Я рада, что с тобой ничего не случилось». — «Случилось, — сказал я. — У меня в голове не укладывается, что ты села работать и даже не вспомнила обо мне». «Господи, Джас, — сказала Петра, — я же извинилась. Но мне дали написать передовицу. Передовицу, Джас. Ты что, не понимаешь? У меня приняли передовицу до последнего слова. Это главное событие в моей жизни».
Джаспер вздохнул. Под лампами дневного света он казался бледно-зеленым.
— Я только смотрел на нее, — сказал он. — По-моему, мне никогда в жизни не было так мерзко. Я смотрел на Петру и думал: «Господи, ты такая хорошенькая, и умная, и веселая, и такая законченная холодная, бессердечная дрянь». И я видел, что она смотрит на меня и думает: «Не надо так со мной, сволочь, не заставляй меня чувствовать себя виноватой, когда я прекрасно знаю, что ты ходил налево». Понимаешь, она знает. Она знает про нас с тобой. Бог знает откуда, но она знает. Может, просто поняла по моим глазам. В общем, так мы и смотрели друг на друга, ненавидели друг друга и ничего не говорили. И тогда я начал бояться. Я посмотрел на Петру, и вдруг до меня дошло, что она не одна такая. Все, кого я знаю, холодные и бессердечные. Мне никто не позвонил в тот вечер, чтобы узнать, все ли у меня в порядке. А знаешь почему? Потому что я такой же холодный, бессердечный подонок. С какой стати мне кто-то будет звонить?