Наверно, люди меня жалели, потому что я наскребла пять фунтов. Я купила «Хэппи мил» сыну и большую «фанту», и мы сели за столик в углу «Макдоналдса». Мальчик дулся, и я не могу его винить, Усама, то есть никакой сын не должен видеть, как попрошайничает его мама. Он не притрагивался к еде, так что в конце концов пришлось съесть ее самой.
Мы переночевали в дверях дома на Бервик-стрит. Я нашла большое полотно пластиковой упаковки с пузырьками, и мы в нее завернулись, только теплее от этого не стало. Я почти не спала. Сын всю ночь вспыхивал и тлел, но почему-то никакого тепла от него не было.
Там, в дверях, в пластиковой упаковке, мне приснилось, что террор кончился. Во сне я написала тебе это письмо, Усама, ты прочитал его и потом ушел за валун, где твои люди не могли тебя видеть, и стал плакать и жалеть, что убил моего мальчика. Тебе стало очень грустно. Ты больше не чувствовал злости, а только большую усталость. Я и другим написала, Усама, как обещала тебе вначале. Я написала президенту и премьер-министру, и тогда им тоже стало тошно и тяжело. Никто из вас больше не хотел, чтобы умирали мальчики в возрасте четырех лет и трех месяцев, которые все еще спали со своими кроликами по имени Мистер Кролик. Так что вы велели своим собирать вещи и расходиться по домам. И все. Все кончилось. Осталась только куча стрелковых ячеек, которые заливал дождь, и пустых подвалов, где надписи о джихаде постепенно чернели от плесени. Остался миллион старых фантиков от жевательной резинки и окурков там, где раньше был террор.
Потом все шары соединили в один Щит надежды и отпустили в небо. Я держалась за трос шара с фотографией моего мальчика и висела под его улыбающимся лицом, и меня все выше уносило в ночное небо. Было здорово смотреть, как уменьшается Лондон, пока не остается крохотной искоркой в темноте. Было такое ощущение, что можно одним плевком погасить целый город. Во сне я улыбалась и думала, куда унесет меня мой сын. Мы парили очень высоко над землей, и луна светила очень ярко, и я все видела. Все реки и горы светились серебристым светом, и в лесах было полно существ, которые охотились и прятались и ни о чем таком не думали. Теплый ветер подгонял нас, и мы со свистом спускались в долины с деревушками, где горели окна, и все было очень яркое, и чувствовался запах готовящейся еды. А изнутри всех домов слышались колыбельные, которыми мамы убаюкивали своих детей, и их любовь была сильнее бомб.
Когда я проснулась, шел дождь, я сидела на крыльце и дрожала. Я смотрела, как понедельничным утром все бегут на работу, и думала, в прошлый понедельник я была одной из них. Посмотрев немного, я поднялась и пошла в телефонную будку. Сын шел за мной, и асфальт плавился под его ногами.
Я сунула последнюю монету в телефон и набрала мобильный Джаспера. Прошло очень много времени, прежде чем он поднял трубку.
— Джаспер, это я. Что происходит? Могу я уже возвращаться к себе?
— Это было бы неразумно, — сказал Джаспер. — Кое-кто тебя ищет.
— Я видела газету. Я просмотрела все газеты. Где наша статья?
— Нигде, — сказал он. — Наша статья сдохла. Петра ее убила.
— Что ты хочешь сказать?
— Петра заявила, что передумала, — сказал Джаспер. — В субботу вечером она позвонила мне из редакции и сказала, что больше не думает, что статья соответствует интересам страны. Честное слово, как будто Петре когда-то было дело до интересов страны.
— Слушай, Джаспер, у меня мало времени, деньги скоро кончатся. Если Петра не хочет заниматься статьей, тебе придется сделать это самому.
— Нет, — сказал Джаспер. — Я скажу тебе, что случилось. Газета продалась правительству, а Петра продалась газете. Теперь у правительства твоя видеопленка, а газета сорвет первый куш со следующей утечки с Даунинг-стрит. Бог знает, в каком выигрыше осталась Петра. Наверно, из декретного отпуска она вернется заместителем редактора. Все выиграли. Ах да, все, кроме тебя. И меня. И британской общественности, конечно. Надо отдать должное Петре Сазерленд. Она отымела целую страну.
У меня никак в голове не укладывалось. Я прислонилась к стенке телефонной будки и смотрела, как плавится стекло, где сын прижимался к нему носом.
— Ты слушаешь? — сказал Джаспер.
— Да. И что теперь?
— А, — сказал Джаспер. — Вот тут-то и начинается самое смешное. Меня поперли из газеты и внесли в черный список, как наркомана. Больше меня никто не возьмет на работу. Петра переезжает в один из прелестных семейных домов в Примроуз-хилл, рожает моего ребенка и получает запрет суда на то, чтобы я с ним встречался. Я начинаю гнить. Мой поставщик кокаина и местный винный магазин зарабатывают на мне скромное состояние за короткий период времени. Однажды мои соседи звонят с жалобой на дурной запах из квартиры, приезжает пожарная бригада и выносит из дома мой разлагающийся труп.