1993
Рука шпионская Отечество спасла
Фредерик Форсайт. Икона. М.: АСТ
...В июле 1999-го скоропостижно скончается российский президент Иосиф Черкасов, лидер движения «Наш дом – Россия». Премьер-министру Ивану Маркову трудно будет удержать власть в голодной стране, где набирает силу умный харизматический демагог Игорь Комаров – вождь партии «Союз патриотических сил». Предстоящая победа Комарова на ближайших президентских выборах всем наблюдателям покажется неизбежной, и страны Запада уже смирятся с ожидаемым раскладом политического пасьянса. Однако за несколько месяцев до плебисцита английским дипломатам случайно станет известно, что после победы фанатик Комаров намерен развязать в стране террор против инакомыслящих и нацменьшинств, вернувшись к практике худших лет сталинской диктатуры.
Сэр Найджел Ирвин, бывший шеф Британской секретной разведслужбы, решит остановить опасного маньяка, а заодно вернуть Россию в лоно цивилизации. Тайная операция, хитро спланированная сэром Найджелом, будет поручена бывшему агенту ЦРУ Джейсону Монку и завершится блестящим результатом. Мало того, что злодей Комаров, от нетерпения затеявший путч, окажется низвергнут в Лефортово: в России будет еще и восстановлена монархия (конституционная) во главе с англо-русским принцем романовских кровей...
Такой сценарий предложил читателям мэтр английской беллетристики Фредерик Форсайт в своем новом романе «Икона».
Два года назад, едва «Икона» вышла на английском, журнал «Огонек» перевел по горячим следам несколько занятных фрагментов книги, сопроводив публикацию желчным отзывом экс-шпиона Михаила Любимова: «Я потерял веру в Форсайта. Это уровень наших, пусть они на меня не обижаются, Тополя, Незнанского, Гурского».
Поскольку отрывки из «Иконы» в журнальном варианте смотрелись довольно многообещающе, суровость тирады отставного рыцаря плаща и кинжала нетрудно было счесть следствием амбиций человека, чье пребывание на Британских островах завершилось не без участия коллег форсайтовых персонажей. Однако теперь, когда роман вышел полностью на русском языке в издательстве «АСТ», наш читатель, пожалуй, будет и впрямь разочарован.
Беда, конечно, не в чисто профессиональных упущениях автора по шпионской части, на которые в свое время горестно пенял сильный знаток Любимов. Реальную специфику службы разнокалиберных джеймсбондов (как и их оппонентов из контрразведок) давно уже вытеснила виртуальная реальность, созданная поколениями писателей и кинематографистов: никого не заботит, что у настоящего героя невидимого фронта может не быть суперкомпьютера размером с брикет жевательной резинки или бронированного суперавтомобиля величиной с танк. Гиперболы и литоты шпионской атрибутики заведомо обусловлены и оправданы жанром.
Беда книги не в дежурной «клюкве», без которой со времен «Парка Горького» Мартина Круза Смита не обходится ни один западный триллер из русской жизни. Если напрячь фантазию, можно поверить в существование Кисельного бульвара в Москве, в охрану Патриарха Алексия II, состоящую из одного казака, в действенность рейдов столичной милиции по тылам оргпреступности и во многое другое. Надо – так надо.
Беда «Иконы» и не в конкретном рецепте, который иностранец Форсайт готов немедленно выписать больной российской государственности: финальный въезд аглицкого принца, доставленного в Москву спецрейсом под ликование электората и танковые салюты, выглядит лубочной картинкой – но ничуть не в большей степени, чем пряничное благолепие а-ля Никита Михалков.
Беда романа – в исключительном занудстве, с каковым исполнены и шпионская, и «путчевая», и «царская», и все прочие сюжетные линии. От былой динамики «Дня Шакала» в новой книге не осталось следа. Избрав выигрышную тему (перманентная угроза диктатуры – это праздник, который всегда с нами), автор подсунул читателю вместо триллера шестьсот страниц унылой политграмоты, разбавленной гомеопатическими дозами action. Мало того. Вопреки совету Тютчева романист вздумал не только понять Россию умом, но и арифметически расчислить распорядок действий по вытаскиванию из болота тоталитарного бегемота. Пункт первый – уговорить Патриарха. Пункт второй – уломать милицейского начальника. Пункт третий – убедить видного банкира. Пункт четвертый – урезонить чеченцев. Пункт пятый, шестой, двадцатый... Если британский посланец всем все объяснит, здешние граждане поймут свой стратегический интерес и станут поступать, как должно. Будет гвоздь – подкова не пропадет, подкова не пропадет – лошадь не захромает...
Возможно, на родине Форсайта подобная логическая цепочка вызовет доверие, но мы-то ясно видим главную причину утопичности сценария сэра Найджела (и самого романиста): хоть ты в лепешку расшибись, в нашей кузнице в нужный момент никогда не будет гвоздя.
1999
За что Губенко зарезал Хасбулатова
Мартин Круз Смит. Красная площадь. М.: Новости
В августе 1991 года стало окончательно ясно: Губенко с Хасбулатовым – по разные стороны баррикад. Противостояние могло прекратиться только со смертью одного из двух. Губенко нанес удар первым. Обманув бдительность охранников, проник в сауну, где мирно парился Хасбулатов, заколол его кинжалом и скрылся.
Прервем пересказ этого кровавого эпизода – тем более, что он в произведении отнюдь не главный и не единственный в том же духе. «Красная площадь» Мартина Круза Смита опровергает традицию, по которой каждый следующий роман серии хуже предыдущего. «Красная площадь» сильно выигрывает по сравнению с «Парком Горького» и «Полярной звездой» – и стройностью сюжета, и убедительностью фактуры.
По всей вероятности, автору просто стало стыдно. Два первых романа писались в эпоху, когда вероятность их легальной публикации в нашей стране равнялась нулю. Достаточно было навести самый легкий декорум, включить в интерьер соболей, снега и партбилеты, чтобы американский обыватель поверил, будто действие происходит не в штате Техас, но в Москве и окрестностях. «Красная площадь» писалась уже во времена, когда автору было доподлинно известно, что вся трилогия о сыщике Ренько будет выпущена в стране, о которой, собственно, и идет речь. Будь на месте Смита некто чуть менее щепетильный, он бы проигнорировал такую мелочь: в конце концов, завоевание российского рынка приносит западному творцу покамест чисто символические дивиденды. Однако Смит оказался профессионалом до кончиков ногтей – сумел перестроиться и проработать детали куда более тщательно.
Фантастические сюжеты с соболями и с рыболовецкими траулерами сменились вполне реальной интригой. Ибо действительно: если что еще можно украсть в России, так художественный авангард. И если уж кто может помочь украсть картины, так чиновники разнообразных рангов, включая самые высокие (в контрабанде замешан даже прокурор Москвы). Наконец, если кому и суждено помешать афере – так одному из немногих честных следователей, работающих не славы ради, а пользы для.
Смит меньше путается в географических и прочих подробностях. Приблизительность, конечно, присутствует (например, в описании московского черного рынка). Однако фабула, касающаяся убийства подпольного банкира Руди Розена и переправки на Запад работ Казимира Малевича, расписана более чем грамотно.
Накладки встречаются. Полностью русским автор своего Аркадия Ренько сделать не смог. Во внутренних монологах героя проглядывает холодноватая отстраненность американца – живописателя рашн экзотик. Герой может вдруг подивиться «вонючей русской сигарете», подумать о соотечественниках как о «людях, снедаемых водкой и меланхолией», или о том, что «по своей натуре русские не любят гостиниц». Знакомо выглядит описание ассортимента валютного буфета в Москве, который предлагает «красную, черную и баклажанную икру».
Особый разговор – об именах персонажей. Прежде зарубежные авторы не слишком беспокоились, как будут выглядеть фамилии наших соотечественников в обратной транскрипции. Вот почему до недавних пор фамилии попадались либо странноватые (Карков у Хемингуэя, Рубашов у Кестлера), либо неуместные (генералы Гоголь и Пушкин в сериалах о Джеймсе Бонде). Смит наделяет персонажей-преступников (подпольного торговца картинами и руководителя чеченской мафии в Москве) фамилиями несравненно более «актуальными» – что по-прежнему забавно, но понятно. Есть знаменитый тест на стереотипность мышления. На слово «поэт» человек рефлекторно реагирует: «Пушкин», на «домашняя птица» – «курица» и тому подобное. Наш полуобразованный обыватель не утратил быстроты рефлексов. На слова о «запятнавшем себя деятеле искусств» он, не задумываясь, отвечает «Губенко» (то ли у него украли Таганку, то ли он украл). На словосочетание «криминальный чеченец» следует очевидная реакция – «Хасбулатов». Как видно, Мартин Круз Смит смог так плотно вжиться в нашу реальность, что стал усваивать ее предубеждения и поведенческие клише. Безусловно, американец подпал под влияние стереотипов – но ведь это наши стереотипы. И, значит, процесс адаптации автором пройден более чем успешно.