К Пете подошел фашистский офицер, пнул мертвого ногой и стал говорить, мешая русские и немецкие слова, что за побег каждый будет наказан, как Петя. Говорил эсэсовец так, будто был огорчен тем, что Петю пришлось наказать. Эсэсовец много раз беззлобно повторял это слово «наказать», словно за непослушание собирался поставить нас в угол или оставить без обеда. На моих трудных дорогах встречалось много плохих людей, и все они чем-то напоминали того эсэсовца. Был похож на него и Ласковый Питер. Вероятно, все плохие люди похожи друг на друга, хотя разобраться в них и нелегко.
Машины покатили по Минскому шоссе, а Петя остался один на пригорке у дороги.
Утром нас набили в товарные вагоны и повезли в Германию. Страшный этот путь окончился невольничьим рынком. Помню, как я смахивал слезу, читая «Хижину дяди Тома», и вот теперь меня самого осматривал и ощупывал бауэр, худенький, седенький старикашка. Он взял меня батраком, видно, из тех соображений, что ходить за скотиной он заставит меня, как взрослого, а кормить будет, как мальчишку.
Так оно и получилось. Через месяц я убежал от него. Сначала я пошел на восток, но один военнопленный, работавший на свекольном поле, посоветовал пробираться во Францию.
– Сейчас на востоке плотный фронт, прибьют, как муху, а не то в лагеря попадешь, там хуже смерти. Иди-ка ты, брат, к французам. Франция, мне один из наших говорил, отсюда не больно далеко, ты же мальчишка, да и по-немецки немножко балакаешь, может, и выйдет дело. Ты к морю норови, может, в Англию попадешь, а там уж дело другое. Только действуй смелей. Эх, мне бы твои года!..
Военнопленный был уже пожилым человеком, взяли его раненым под Минском. Солдат дал мне вареную брюкву и кусочек хлеба, видно, весь свой обед.
Мне сильно помогало знание немецкого языка. Моя мама преподавала немецкий в школе, и я учил его лет с шести. Говорил все же я не настолько хорошо, чтобы меня можно было принять за немца.
Мне везло. В дни моих скитаний по Германии союзники сильно бомбили немецкие города, масса беженцев устремилась в деревни и к более безопасным западным границам рейха. Километров двести мне удалось проехать в вагоне с беженцами, и мои спутники чуть было не выдали меня железнодорожной полиции. Меня предупредил мальчишка лет пяти, он сказал, толкая меня в бок и тараща злые глазенки:
– Вот погоди, сейчас придет жандарм и тебя заберет.
Мы вдвоем с ним стояли в тамбуре вагона. Я спросил, как он узнал об этом.
– Дедушка сказал, и еще фрау Эльза, и мама, и Карл. Все говорят, что ты подозрительная личность. Или чех, или русский.- Выпалив это, он, насупившись, ждал ответа.
В тамбур заглянула женщина и схватив мальчишку за шиворот, неприязненно оглядела меня с ног до головы.
Я не стал дожидаться развязки событий. К счастью, уже стемнело и поезд шел на подъем. Я спрыгнул с подножки вагона и покатился по насыпи, отделавшись только царапинами.
Я шел ночами, питаясь яблоками в садах, брюквой. Стояла осень.
Безрукий лесник выследил меня с собакой – огромным сенбернаром – и привел к себе в сторожку. Я прожил у него три дня. Он сделал вид, что поверил моим фантастическим рассказам. На четвертый день вечером вывел меня на опушку леса, пожал руку и сказал:
– Иди вон на ту звезду, там Франция. Старайся не показываться днем. Сейчас в Германии люди потеряли понятие о добре и зле. Здесь немного хлеба и эрзац сала.
Чем-то лесник напоминал дядюшку Ван Дейка.
И еще одна встреча в Германии помогла мне на моем пути к необитаемому острову.
Никогда не забуду я своего сверстника Вилли Крафта. Познакомились мы с ним недалеко от французской границы. Я шел всю ночь, а на день устроился в его саду. Была осень. Я наелся яблок и лег спать в малине у изгороди. Ночью малинник мне показался довольно густым, и я надеялся проспать в нем весь день. Проснулся я в полдень. Меня разбудил Вилли.
– Простите! – сказал он,- не лучше ли вам пройти в дом. Земля уже довольно сырая…
В доме нас встретила мать Вилли; увидав меня, она всплеснула руками и заплакала.
– Боже мой, боже мой,- повторяла она, торопливо накрывая на стол,- что же происходит на свете! Что происходит!
За обедом я все рассказал им.
– Мама! – Вилли оглянулся по сторонам и прошептал.- Мама, что, если мы скажем, будто к нам приехал Отто?
– Надо подумать. Надо подумать, мой мальчик.
Вечером Вилли влетел в мансарду, где они укрыли меня, и, ликуя, сообщил:
– Ты остаешься, Фома! Мама почти согласна! Сейчас я все расскажу тебе про Отто и его родных и знакомых. Он отличный парень, этот Отто. К счастью, он не был у нас лет семь. Его никто из соседей не помнит. Я же только вернулся от них…