Джонка не успела скрыться за горизонтом, как над водой раскатился взрыв. На ее месте осталось только облачко черного дыма.
Я подбежал к Розовому Гансу, он стоял у фок- мачты и, давясь от смеха, рассказывал что-то французу-артиллеристу, мрачному человеку с черной бородой.
Веселый немец, увидав меня, сказал, показывая на француза:
– Артиллерия недовольна, что я подсунул в это корыто парочку мин, не тех, что ты чистил на том паршивом островке,- у нас для такого хлама есть попроще, но тоже, как видишь, вполне надежные штучки. Да, француз недоволен. Ха-ха. По его мнению, парусник надо было расстрелять из пушки. Он жалуется, что последнее время у него совсем нет тренировки, команда разболталась. Я пытаюсь ему объяснить, что незачем палить среди белого дня в парусник, когда с этим делом не хуже справится «несчастный случай». Ха-ха! Чисто сработали мои сувениры!
– Надо вернуться, спасти их,- сказал я.- Там люди гибнут!
– Пустое дело: здесь кишат акулы,- Розовый Ганс махнул рукой,- да жалеть их нечего, это же были китайцы. Они могли сообщить о нас. Дьявол их знает, может, у них была радиостанция. Вызвали бы английские миноносцы, а те могли сорвать наше свидание с «Мельбурном». Теперь никто не помешает нам. Ха-ха…
Когда я вернулся на камбуз, кок сказал печально:
– Так они каждый раз убивают бедных людей.
Я не поверил в искренность слов Ван Фу, он показался мне тогда не только трусом, но и лицемером, хотя эти черты характера очень тесно связаны.
Парусов больше не ставили. «Лолита» бежала, чуть вздрагивая, по вечернему океану. Конец дня ознаменовался необыкновенным закатом. Огромное малиновое солнце, как всегда, торжественно опустилось в розовую воду, прошло несколько секунд и оттуда, где спряталось солнце, ударили в него столбы пламени, будто светило взорвалось или упало в расплавленную лаву и брызги ее взлетели на сотни километров. Огненные языки превратились в перья гигантских страусов и растаяли, оставив после себя серебристый пепел, а из-за горизонта уже поднимался золотой город невиданной архитектуры, с дворцами, башнями, мостами.
Я заметил, что закатом невольно залюбовались все, кто был на палубе.
– Хорошо! Красота! – проникновенно сказал Ван Фу.- Почему его так? А?
Я не знал почему и только пожал плечами. Кок многозначительно усмехнулся:
– Никому ни знай, только я знай. Там, на небе, кок тоже ужин богу готовит…
Между тем город расплавился и образовал горный кряж из кармина и золота, а из-за гор волнами поднимался сиренево-серый занавес. Казалось, что этот гигантский занавес что-то закрывает, наверное, самое чудесное, что создало солнце на прощанье. И действительно, занавес тяжелыми складками упал на горы, открыв повисший в небе атолл. Сиреневые пальмы на перламутровой раковине. И атолл растаял, оставив алмазную пыль.
На небе уже загорались первые звезды, оно темнело, приобретая бархатистый оттенок. Все больше звезд, все темнее небо, и вот уже ночь погасила последнюю искорку света там, где только что буйствовали краски заката.
– Фо-му, ужин неси давай! – Голос кока оторвал меня от созерцания качающегося над головой неба.
Когда я принес ужин в капитанскую каюту, то Симада-сан, сидя за столом, неторопливо разглаживал доллары, фунты стерлингов, иены, франки и раскладывал их в разные кучки. Он улыбался, скаля крупные золотые зубы, и что-то бормотал себе под нос. Ласковый Питер, бледный, осунувшийся, как после болезни, нервно грыз потухшую сигару и с плохо скрываемой ненавистью следил за толстыми пальцами японца.
Увидав меня, он скривил в улыбке тонкие губы.
– Поздравляю. Теперь твоим хозяином опять стала эта желтая обезьяна. Он убил мою карту двадцать раз подряд. Ты не находишь, что твой новый хозяин шулер? Как я не завидую тебе, Фома!
Не ответив, я стал хватать с подноса и расставлять по столу, свободному от денег, принесенные блюда, чтобы поскорей вырваться из каюты.
Симада-сан поднял голову и сказал на довольно чистом немецком языке, обращаясь ко мне:
– Бой! Твой бывший хозяин настолько взволнован проигрышем, что высказывает вслух недозрелые мысли. Нам остается только сожалеть об этом.
Ласковый Питер, выронив изо рта сигару и сосредоточенно помолчав, промямлил:
– Я не предполагал, что вы так хорошо знаете мой язык.
– Что вы, совсем плохо. Но не настолько, чтобы не понять, когда меня оскорбляют.