Рустам вздыхает. А щетки: тик-так, тик-так. Знай смахивают мелкие дождинки.
— Вы что, заснули? — Над Гумировым наклонилось лицо сержанта.
— А? Нет, нет, просто так. Пошли!
Хочется передернуть плечами, плотнее захлопнуть плащ. Как сыро, как неприятно и темно.
Через несколько минут в ночи раздался четкий рапорт:
— Рядовой Гумиров пост под охрану принял!
Черная, сырая ночь. Гумиров отсчитывает шаги. Раз, два, три. Слушает, всматривается в темень. Ничто не тревожит ночного спокойствия. Только мелкий, противный дождь шумит, делая свою неуютную работу. Сколько еще так ходить? Гумиров смотрит на фосфорический блеск циферблата. «Скоро придет Васильев. Хороший солдат Васильев. Как это я сразу не заметил…»
Резкий стук у склада вывел часового из некоторого забытья. Он весь напрягся, вскинул автомат, четко произнес:
— Стой! Кто идет?
На фоне неба было видно, как от склада метнулась фигура и, пригибаясь к земле, бросилась к крутому оврагу.
— Стой! Стрелять буду!
Человек несколько секунд колебался, потом он остановился и, чего-то выждав, снова продолжил свой бег.
— Гад! Не пущу! — закричал Гумиров и нажал спусковой крючок. Очередь распорола тишину. Еще и еще.
Человек остановился, поднял руки. К месту происшествия уже спешили пограничники.
…Рустам, мокрый до нитки, взволнованный, чистил свой автомат, когда к нему подошел Брагин.
— Привет, Рустик!
— А, Юра! Здорово!
— Везет же людям, — вздохнул Брагин, — только пошел и на тебе — задержание. А я за три года хотя бы зайчишку-трусишку какого поймал…
— Уж везет… Честно признаюсь, до сих пор поджилки трясутся, — ответил, улыбаясь, Гумиров.
— У всех бы так тряслись!
В столовой Рустам заметил необычное оживление. Ребята смотрели на него, подмигивали, а исподлобья поглядывавший после инцидента с картиной молодой солдат повар Зорин ни с того ни с сего подал ему лично тарелку дымящейся гречневой каши с кусочками хорошо прожаренного мяса. Рустам успел подметить, что глаза Зорина мечут бесенят, а еды в тарелке больше, чем у кого-нибудь.
Васильев, сменивший на посту Гумирова, весело отхлебывая горячее молоко, рассказывал, будто сам видел, как Гумиров «шарахнул» из своего автомата, когда нарушитель пустился бежать.
— Ночь-то была чернее черного кофе, — говорил он, — пламя из ствола так и хлещет, и видно, как пули летят…
— Стой, стой, ты чего врешь? — перебил его Амарбеков. — Ночь, говоришь, темная была, как ты видел пули?
Васильев опешил, заморгал своими пышными ресницами, а потом лицо его вдруг осветилось.
— Так пули-то трассирующие были! — под хохот крикнул он. Все смеялись, как ловко Васильев вывернулся. Смеялся и Гумиров, хотя он-то лучше всех знал, что пули были самые обыкновенные, и что ночь была действительно темной, и что Васильев, пожалуй, только собирался на службу и видеть, конечно, ничего не мог. В другой раз он живо заткнул бы ему рот, может быть, даже оборвал бы… Но сегодня что-то не хотелось, так все было здорово.
Брагин радовался вместе со всеми за своего товарища и, по-своему выражая нежность, все уговаривал его:
— Ты ешь, Рустик, ешь. Хочешь, еще молока принесу?
…Боевой расчет проводил сам начальник.
Боевой расчет — начало пограничных суток. Везде день кончается, а на границе только начинается. И, кто знает, что он принесет, этот новый пограничный день.
— Застава, смирно! Рядовой Гумиров!
— Я!
— Выйти из строя.
— Есть! — звонко крикнул Рустам.
Вот он стоит перед ними, перед теми, кого сторонился. И они смотрят на него очень просто и добро. Каждый глаз излучает теплоту: смелее, Рустам!
— Товарищи, рядовой Гумиров проявил огромную выдержку, храбрость, умение ориентироваться в сложной обстановке. Он поступил на службе, как и должен был поступить настоящий пограничник, как должен поступить каждый из нас. За отличие рядовому Гумирову будет предоставлен краткосрочный отпуск с выездом к семье.