Откуда-то взявшийся соленый комок давил грудь. Неожиданно повлажнели кончики пальцев рук. Набрав побольше воздуха, Гумиров, как ему показалось, что было мочи крикнул:
— Служу Советскому Союзу!
А все услышали приглушенный звук, похожий на хрип.
До конца боевого расчета Гумиров ничего не мог понять, не верил, а когда раздалась команда «Вольно! Разойдись!» и ребята кинулись его поздравлять, жать руки, когда Брагин, как брата, обнял его и привлек к себе, шепча: «Вот и увидишь Булатика…», он понял, что это реальность, что действительно он, рядовой Гумиров, сидевший за нарушение дисциплины на гауптвахте, считавшийся нелюдимым, грубияном, циником, законно поедет домой, увидит сына, с Ниной пойдет в загс и решит вопрос семьи, обнимет бабушку. Все они будут очень гордиться Рустамом, расспрашивать о границе, мерять поочередно зеленую фуражку. И Нина простит ему все. И будут они счастливы всю жизнь.
…В дорогу Рустама собирали всей заставой. Старшина, добрый Федор Иванович Шляпников, которого Рустам прозвал Шаляпиным за стариковскую страсть мурлыкать под нос что попало, выписывал проездные документы, готовил погранпаек, придирчиво осматривал все вещи отпускника, приговаривал:
— Явиться домой нужно красавцем. Каждая ниточка чтобы блестела. А то как же!
Ребята несли в чемодан Гумирова блестящие значки — Булатику, снимки горных пейзажей — жене, пусть любуется местами, исхоженными родным человеком. А Васильев притащил молоденькую елочку — подарок заставы семейству Гумировых.
Готов солдат. Подана машина. Та, на которой Рустам приехал сюда.
— Посидим на дорожку, — сказал Федор Иванович, — а то удачи не будет… Приедешь, Гумиров, домой, скажи всем, чтобы не забывали нас, отшельников, помнили чтобы… Ну, с богом! — старшина поднялся.
Сигарета догорела в пальцах. Огонек стал прижигать кожу. И тогда Рустам очнулся от своих мыслей. Гумиров хотел так много сказать Юрию, но тот отдыхал после наряда. Он вышел во двор, в ту самую тополевую аллею, по которой ровно год назад он, сгорбившись, пришел сюда.
Он шел. По-прежнему было тихо. И только легкий ветерок гнал вдоль аллеи тополиный пух. А на востоке вставало большое солнце. День обещал быть хорошим.
Василий Калицкий
ПРОДОЛЖЕНИЕ ПЕСНИ
Артисты пограничного ансамбля добирались до заставы. С утра на открытом автобусе, а к полудню, когда начался крутой перевал и закипела в радиаторе вода, пересели на высланных им навстречу лошадей.
Баянист сержант Федор Говорков на гнедом высоком коне ехал первым. Цепко обхватив руками темно-синий футляр баяна, он тихонько насвистывал мелодию украинской песни «Верховина».
Следом за Говорковым на низенькой, с белой метиной на лбу лошадке, придерживаясь за луку, ехала девушка Ирина Славина — певица и декламатор.
Чуть отстав от них, качались на натертых до блеска седлах художественный руководитель ансамбля старшина Степан Поцелуев, танцор ефрейтор Юрий Погребняк, исполнитель сатирических и юмористических номеров рядовой Павел Протиркин, скрипач молодой солдат кокчетавец Кожахмет Молдагулов. За ними, поскрипывая седлами, тянулись остальные.
— Юра! — саркастически сощурив глаза, крикнул Протиркин. — Ты шенкель уронил.
Погребняк, повернув голову назад, внимательно посмотрел на землю. Все, лукаво подмигивая друг другу, выжидательно молчали. Потом раздался взрыв хохота.
Лицо Юры покраснело. Он понял, что над ним пошутили. Ведь шенкель — это обращенная к лошади часть ноги всадника от колена до щиколотки.
— Ты все подтруниваешь, — сказал он раздраженно. — Лучше слез бы да тюльпанов Ирочке нарвал, гляди, сколько их в траве пламенеет.
Огибая разросшийся куст ольхи, Юрий приметил на рогулинке прячущееся в листьях маленькое серенькое гнездышко, в котором сидел соловушка. Птичка, услышав приближение всадника, вспорхнула. Внутри пухового гнездышка виднелись небольшие, забрызганные веснушками яички. «Гм, — улыбнулся самому себе Погребняк, — вот они, песни, растут. Да и домик-то у них как ореховая скорлупка — маленький, невзрачный. Таким певуньям не жаль домишки строить из самого лучшего хрусталя…»
Начался опасный, с поворотами спуск. Слева, налезая один на другой, тянулись пласты камней — плотные, щербатые. Дальше каменистые кручи прятались в облаках. Артисты спешились, лошадей вели на поводу. Справа в глубоком ущелье, зажатая скалами, бурлила река, далеко впереди клочьями дымчатых облаков курился перевал, за ним угадывались вершины заснеженных утесов. В голубом небе, высматривая добычу, парил коршун.