И с женой у Алексея Григорьевича здорово получилось. Родилась и росла на границе, на Днестре, отец был майором, комендантом погранучастка. Погиб в первые дни войны с фашистами. А мать ее так и говорит: «Мы с Валечкой насквозь пограничные…» Хорошо пограничнику иметь такую жену!
А у меня как получится? Будет ли понимать меня с полуслова, как Валентина Николаевна понимает Алексея Григорьевича? Я сейчас напишу ей об этом…
Соболевский вздохнул, посмотрел на часы: перевалило за полночь. Дописал письмо, сложил его вчетверо, заклеил конверт, но адреса надписать не успел: раздался сигнал тревоги с границы. Соболевский вбежал в казарму, зычно крикнул:
— В ружье!
Доложил Коломыцеву, тот приказал:
— На лошадей! К месту происшествия!
Соболевский и Кошалковский, рядовой первого года службы, высокий, сутуловатый украинец, бросились к автоматам, затем — во двор, к конюшне.
— Живей, Василь! — крикнул Соболевский и прыгнул на заплясавшую лошадь.
Часовой, торопясь, распахнул ворота, и конники вымахали с заставы, поскакали вдоль границы: впереди — Соболевский, чуть сзади — Кошалковский.
Дождь хлестал в лицо, впитывался в одежду, тонкими струйками тек за шиворот, автомат колотился о грудь, из-под копыт лошади вылетали ошметки грязи, а Соболевский мысленно упрашивал: «Живей, Гнедко, живей! Чтоб не опоздать, чтоб перехватить их!»
Перехватить их… А кто они?
Когда Вячеслав Соболевский вечером беседовал с начальником заставы, они вышли с окраины приграничного города. За спиной остались уличные фонари, неоновая реклама кинотеатра, гудки легковых машин, людская речь.
Они тотчас же свернули с шоссе в поле, зашагали на запад. Их было двое, молодых, сильных. Они шли ходко, след в след, их подошвы растаптывали стебли озими, глаза ощупывали темноту, а пальцы сжимали оружие…
— Здесь кратчайший путь к границе, — сказал один.
— Да, — сказал другой.
Когда Вячеслав Соболевский распевал с ребятами, эти двое вышли к речке. На поляне, поросшей цветами, разделись и, держа над головой оружие и одежду, переплыли на противоположный берег.
— Теперь совсем близко, — сказал один.
— Да, — сказал другой.
Когда Вячеслав Соболевский заступил на дежурство, те двое спустились в овраг, пересекли ручей в камышах, миновали каменную россыпь в лишаях и верблюжьих колючках, посидели у родника, попили, отдохнули перед решающим броском.
— Если окликнут зеленые фуражки, стреляй на звук, — прошептал один.
Другой кивнул.
Когда Вячеслав сочинял письмо в Гомель, они поднялись из оврага на косогор и по пашне, увязая в раскисшей земле, побежали к границе, у проволочного забора упали, залегли, стали делать подкоп, чтобы пролезть.
Сечет дождь, смачно шлепаются ошметки грязи, вздымаются лошадиные бока, а Соболевскому кажется, что это он сам так дышит — тяжко, прерывисто. Живей, Гнедко, живей!
Слева чернели сопредельные холмы, справа — проволочный забор. Лучи следовых фонарей выхватывали из мрака нити колючей проволоки, столбы, контрольно-следовую полосу. И вдруг в снопе света — две фигуры: распластались, вжимаются в землю… Но земля их не скрыла: фигуры белеют на черном фоне.
— Кошалковский, нарушители! Держи под огнем!
На какое-то мгновение ложбина скрыла их, но когда пограничники опять въехали на гребень, Соболевский, напружинившись, прыгнул с лошади. Он угодил на проволочный забор, однако не почувствовал, как железные колючки впились ему в ноги и руки, рванули тело. Держа автомат на изготовку, он ринулся к лазутчикам:
— Встать! Руки вверх!
И столь внезапным было его появление здесь, рядом с ними, что нарушители растерялись, встали на колени, подняли руки. Соболевский ударом сапога отшвырнул от них оружие.
А на подмогу уже спешил с фланга дозор — рядовые Виктор Курьянов и Петр Ткачев. С заставы скакал старший лейтенант Коломыцев с группой солдат.
Когда нарушителям связывали руки, один из них, катая желваки, сказал Соболевскому:
— Откуда ты, проклятый, взялся? Как снег на голову… Жалко, не успел влепить пулю в твою зеленую фуражку!
А второй промолчал, отвернулся.
На заставе Коломыцев обнял Соболевского за плечи:
— Молодчина, Вячеслав! Поздравляю: исполнилась твоя мечта.
Соболевский, возбужденный, радостно закивал:
— Точно, товарищ старший лейтенант. Как по нотам получилось. Теперь и домой не стыдно заявиться.
И тут он обратил внимание на свои сапоги: сплошные лохмотья, колючая Проволока не пощадила хром. Соболевский ахнул, вроде бы шутейно схватился за голову. Но Коломыцев видел, что ему не до шуток.
— Каюк обновке, — сказал Соболевский, смешно шлепая бывшими сапогами по полу. — И разносить не разносил!
— Не горюй, — сказал Коломыцев. — Я дарю тебе свои… Хром что надо!
— Спасибо, товарищ старший лейтенант, только я не возьму. Вам самому нужно.
И сколько ни уговаривал его Коломыцев, Соболевский стоял на своем: благодарствую на добром слове, но этого подарка не приму.
А вскоре на заставу приехал начальник отряда. Он объявил, что участникам задержания присваиваются внеочередные звания, а Соболевский, Кошалковский, Курьянов, Ткачев и Коломыцев награждаются медалью «За отличие в охране государственной границы СССР». Майор крепко пожал каждому руку, Соболевскому заметил:
— Что-то ты, старшина, кислый малость!.. Здоров ли?
Коломыцев прищурился, сказал:
— Товарищ майор, разрешите вас на минутку?
Они вышли в соседнюю комнату. Когда вернулись, начальник отряда с лукавой торжественностью проговорил:
— Кроме того, я награждаю старшину Соболевского деньгами…
Денежная награда была как раз такой, чтобы сшить новые хромовые сапоги. И старшина Соболевский сшил их.
А недавно на заставу из Гомеля пришла весточка:
«Дорогой и уважаемый Алексей Григорьевич, боевые друзья! Перво-наперво сообщаю: с работой я устроился, с учебой тоже. И еще — женился! Потому что и работать, и учиться, и вообще жить легче, ежели с тобой любимый человек. Видите, с «гражданкой» у меня полный порядок. А как у вас, Алексей Григорьевич, как там застава? Я хоть нынче и старшина запаса, но все одно душой с вами. Представляете, иногда даже во сне вижу границу, заставу И про задержание свое вспоминаю. И к случаю даже иногда рассказываю про него. А сапоги хромовые ношу…»
Коломыцев дочитал до этого места и улыбнулся. Подумал: «Счастливой тебе жизни в «гражданке», Вячеслав. Работай, учись, люби. Широко и твердо ходи по родной земле в своих памятных сапогах и пусть им не будет износу!»
Виталий Гордиенко
МАРСИАНИН
Рустам Гумиров вернулся с границы. Дал автомату немного отогреться, потом тщательно вычистил его и поставил в пирамиду. Удовлетворенно потирая озябшие руки, направился в казарму. Проходя мимо доски приказов и объявлений, остановился. Красным карандашом на тетрадном листке было написано:
«Сегодня в двадцать часов состоится партийное собрание. Повестка: прием рядового Юрия Брагина кандидатом в члены Коммунистической партии…»
Он не дочитал до конца, пробежал строчки сначала. Постоял минуту-другую, круто повернулся и почти побежал в курилку. Вынул измятую пачку сигарет, дрожащими пальцами чиркнул спичкой, прикурил. Глубоко вдохнул табачный дым, откинулся на спинку стула, закрыл глаза. И в ту же минуту отчетливо всплыли щемящие сердце воспоминания…