Машина, последний раз подпрыгнув на ухабине, въехала на территорию заставы. Поднятая автомобилем пыль медленно оседала на липких листочках тополя, и они тихонько трепетали, пытаясь стряхнуть ее с себя. Запоздалый соловьишко, услышав гул мотора, притих и больше не начинал своей весенней песни. Всходило большое солнце. День обещал быть хорошим.
— Ни пуха тебе, ни пера! — шутливо говорил шофер Гумирову. — Доложи начальнику… Да вот он и сам.
Гумиров оглянулся и увидел идущего к ним черноволосого старшего лейтенанта, но не шелохнулся, продолжал стоять, опершись о крыло машины.
— Новенький? — спросил офицер.
— Да… Вот приехал к вам служить… — начал было Гумиров, но, встретив в глазах начальника гнев, смешался.
— Отставить, товарищ солдат! — сурово сказал офицер. — Почему перед старшими развязны? Почему не докладываете, как положено по уставу?
— Я хотел… — собрался заговорить Гумиров.
— Не перебивать! Что у вас за вид?
Выглядел Гумиров действительно далеко не по-солдатски: выцветшая фуражка, неизвестно чем перемазанное обмундирование, давно не чищенные сапоги. Но больше всего делало Гумирова неприглядным его лицо, угрюмое, серое, неприветливое.
— Даю вам срок до обеда. Привести себя в полный порядок.
Сказав это, офицер пошел, но на ходу, оглянувшись, добавил:
— Ровно в четырнадцать часов по полной форме доложите о прибытии.
— Ишь ты! Видали мы… — начал было Гумиров, когда начальник скрылся в тополевой аллее. Но шофер сделал такое недовольное лицо, что Гумиров осекся.
— Давай, друг, топай выполнять приказ, не теряй времени. Привет! — шофер махнул рукой и полез под машину проверять кардан.
Гумиров зло сплюнул, надвинул поглубже фуражку, взял нехитрые солдатские пожитки и пошел к казарме.
Он удалялся, а водитель из-за колеса наблюдал за ним. Было что-то тоскливое в сгорбленной спине новичка.
— Фрукт, — вздохнул шофер и гаечным ключом приподнял козырек фуражки, — нелегко ему будет с таким гонором.
Новый человек на заставе — событие. Когда приезжают молодые солдаты, только что закончившие учебный пункт, их стараются принять так, чтобы первая встреча с границей запомнилась на всю жизнь. Молодых расспрашивают о доме, о семье, кормят самым лучшим обедом, рассказывают о пограничной службе. И солдаты благодарны старослужащим, стараются перенять у них все ценное, нужное здесь на границе. Не менее интересными бывают и встречи с бывалыми солдатами, которые приезжают иногда для дальнейшего прохождения службы или в командировку.
Совсем иным было знакомство с Гумировым. Никто не знал, почему он приехал сюда. Это и не интересно. Главное — новый человек. И, как и всех, его тесным кружком обступили солдаты.
— Земляк, а чего это ты такой чумазый?
— И невеселый притом!
— Отвяжитесь! — высокомерно сказал Гумиров и каждого в отдельности измерил презрительным взглядом.
Огорченные пограничники стали расходиться, недоуменно пожимая плечами. А один не выдержал:
— Псих какой-то!
А Гумиров уже сидел в столовой и доедал свой завтрак. Он жевал молча, тяжело положив локти на стол. Взгляд его блуждал по стенам, по всему помещению столовой. Вид у него был, какой бывает у человека, который так много видел, так много знает и все, решительно все ему наскучило, опостылело. Неожиданно его губы растянулись в недоброй, злорадной ухмылке. Потом он так обидно расхохотался, что повар, наблюдавший за ним, крикнул:
— Ты что хохочешь? Не нравится тебе картина?
— А тебе нравится?
— Ее рисовал наш товарищ, солдат…
— Солдат? — Гумиров еще раз презрительно окинул взглядом копию с картины «На привале». — Неужели ты думаешь, что эта мазня напоминает работу Гогена? И не рисовал, а писал. Впрочем, он, пожалуй, рисует или даже красит, как маляр. Художник… — Гумиров шумно встал и пошел к выходу.
— Стой, а убирать после тебя кто же будет?
— Разве здесь нет официантки? — криво усмехнулся Гумиров.
— Ты что? Совсем спятил? — рассердился повар.
— Уберешь сам! — отрезал Гумиров и хлопнул дверью.
…Солнце уже вовсю грело землю. Она благодатно источала самые лучшие запахи: первой борозды, тополиного клея, цветов. Горы торжественно стояли на страже этой первозданной тишины, дополняли спокойный синий пейзаж. Налетающий изредка ветерок лишь подчеркивал это спокойствие.
Гумиров в одних трусах стоял у ручья и усердно намыливал распластанные на скамейке брюки. Темные струйки стекали в ручей, и тот, весело подхватив их, уносил далеко-далеко. «Может быть, в какое-нибудь море или озеро, — думал солдат, увлекшись своим нехитрым делом. — Может быть, в океан, и акула хлебнет после моей стирки… Фу ты, какая чушь! И все равно где-то будут эти струйки и напомнят кому-нибудь, что живет-де такой…»
— Поэт воды кипяченой и ярый враг воды сырой!
Гумиров услышал голос и поднял голову. Перед ним стоял светловолосый солдат и, покачиваясь на носках, широко улыбался.
— Чего тебе? Видишь, работаю. Чего встревать, когда не просят. Давай валяй отсюда, пока автобусы ходят!
— Ну-у, какой сердитый… Работаешь — работай, я тебе не мешаю, — добродушно заговорил светловолосый. — Иду я, слышу, человек молитву читает, подхожу, а он уж до Маяковского добрался. Думаю, надо помочь.
— А что, я вслух? — удивился Гумиров. — Ты все слышал?
— Да нет. Немножко. Про акулу только успел. Уверяю тебя, акулы все начисто помрут от такого питья. Правда, не знаю, дойдет ли оно до акул, но вон до тех хохлаток, — солдат указал рукой на дальний сарайчик, — дойдет обязательно. Поэтому потрудись отодвинуться со своей стиркой несколько подальше от ручейка.
Неожиданно для самого себя Гумиров подчинился, и вместе они перенесли скамейку чуть в сторону.
— Теперь давай покурим, как тебя зовут, марсианин? — усаживаясь на траву, спросил светловолосый.
— Зовут меня Рустам! — раздраженно крикнул Гумиров. — И никакой я не марсианин!
— А меня Юрка, фамилия Брагин, — не в тон собеседнику, спокойно сказал светловолосый.
— Так вот, зовут меня Рустам. Сидел на гауптвахте. Приехал к вам служить. Ясно? А теперь проваливай, курить с тобой не собираюсь, мне некогда. Я должен выстирать свои штаны и в них нанести визит вашему начальству.
Несколько секунд они смотрели друг на друга. Брагин нервно мял в пальцах сигарету.
— Слушай, ты, марсианин! Да, да, марсианин! Иначе и не назовешь. Ты вроде с неба свалился на грешную, как тебе кажется, землю. Слушай, дурачина! Ты был в Кушке? Ты жарился в шестидесятиградусном пекле? Ты ходил по тем барханам? Ты видел, как ломается от соли гимнастерка? То-то! А старший лейтенант Селиванов служил в Кушке не один год. И не одну его гимнастерку разрушила соль. Это раз! Второе. Я не спрашиваю тебя о прошлом, сидел ты там где или нет. Хотя с таким поведением тебе и положено быть там. Но если ты парень умный, я в этом не сомневаюсь, ты будешь человеком и больше не попадешь туда. Приехал к нам служить, так служи, как все мы служим. А старший лейтенант не только наш, но и твой с сегодняшнего дня начальник. И будь добр уважать его так, как все мы его уважаем. Понял?
Брагин сделал паузу, чтобы перевести дыхание.
— А относительно твоих брюк — не спеши, стирай хорошенько, все равно они к обеду не высохнут. Закончишь, приходи ко мне, дам тебе вторую пару, переоденешься. Кстати, какой же ты солдат, если намочил одни брюки и остался в трусах. У тебя должны быть еще гимнастерка и брюки, а их нет.
Гнев Брагина прошел, и он примирительно добавил:
— И потом… Не будь ты таким. У нас ребята друг другу все отдают, а ты за два часа отпугнул от себя всю заставу. Как в глаза теперь смотреть будешь…
Брагин ушел. А Гумиров продолжал еще долго стоять с мокрыми брюками в руках, ничего не понимая, ничего не видя перед собой.