Что-то перевернулось внутри у солдата. Гумиров и сам не мог разобраться что же. Разговор с Брагиным не выходил у него из головы. Его мучила досада. Он вдруг поймал себя на том, что не злость внутри у него к Брагину, а нечто незнакомое, жалость к себе, что ли… И еще он подумал о том, что никогда еще с ним так не разговаривали. Обычно говорил он. А люди старались не ввязываться, сторонились его. А тут, пожалуйста, без боя сдать былые позиции. Эта мысль заставила Гумирова собраться в комок, как перед дракой, зажечь недобрые огоньки в глазах. Но он снова вспомнил этого белобрысого Брагина и разжался, и погасла злоба.
Возбужденный разговором Брагин в это время в ленинской комнате быстро писал. Давно уже была мысль о вступлении в партию, но все как-то не получалось. Сегодня он решил твердо. И вот сидел и писал заявление.
Кончил, полюбовался на аккуратные строчки, свернул листок. Задумался. Среди всего прочего пришел ему на ум и разговор у ручья. «Ну и тип, — усмехнулся Брагин, — ни с того ни с сего…» Потом он встал и направился к двери с табличкой «Начальник заставы».
Старший лейтенант Селиванов не дослушал доклада Брагина, приветливо пригласил его сесть.
Он любил этого светловолосого парня, как сына. И часто, увидев Брагина, Селиванов почему-то вспоминал своего Сережку. Ничего похожего между ними. Сергей еще школьник, в интернате в городе. Брагин солдат. Просто общее у них — молодость. Все нравилось Селиванову в Брагине: и безупречность в выполнении приказов, и общительность с товарищами, и добросовестность, с какой он относится к любой работе. Нравилась ему еще одна черта характера Брагина. Этот парень не может оставить без внимания никого. Душевной щедрости у него, кажется, на десятерых.
И если они оставались одни, Селиванов «нарушал» устав, называл Брагина просто Юрой.
— Рассказывай, с чем пришел.
— Вот, товарищ старший лейтенант, — Юрий подал офицеру листок.
Селиванов быстро прочитал заявление.
— Так… — протянул он и стал серьезным, даже официальным. — Я как секретарь партийной организации не возражаю. И даже рад вас рекомендовать. Вы вполне заслуживаете этого. Но… — он внимательно посмотрел на Брагина, — как у нас Гумиров?
— Да как вам сказать. Мы с ним знакомы недавно, вот только сегодня. Какой-то он странный… Но, мне кажется, неплохой.
— Юра!.. Да нет же плохих людей, нет. Плохими делают их обстоятельства. Сегодняшнюю историю я знаю. Гумирову трудно. Разгульная доармейская жизнь, блеск ресторанов, верхушки модерна. Копни у него поглубже, ничего там не найдешь — пустота! Ты думаешь, его тяготит воинский порядок? Нет! Он злится на себя. Он не встретил еще, думаю, и не встретит человека, хоть чуточку похожего на него самого. Он видит, что все здесь простые парни, ничем не кичатся, а ведь у многих из них за плечами и институт, и завод. Ты понимаешь, что он не может здесь найти человека своего круга, у него нет друзей. А без этого нельзя. Друг у Гумирова должен быть. И настоящий, который поможет ему именно в эти трудные для него дни. Поэтому, — офицер поднялся, — от тебя многое зависит. Первый, кто отчитал его, — ты. И я уверен, он об этом еще помнит. Так сказать, знакомство состоялось, пусть даже на почве ссоры. Ты должен ему помочь, Юра. А с заявлением, пожалуй, подождем. Это будет лучшая тебе характеристика.
Несколько дней Гумирова не посылали в наряд. Время, он проводил на берегу горной речки Архарки, что шумела прямо у ворот заставы. Он шел туда с удочкой, надеясь поймать форель, но так и возвращался ни с чем. У него никак не хватало терпения часами ждать. Когда ему надоедало сидеть над водой, он ложился на спину и смотрел на небо. Оно было синим-синим. Казалось, можно окунуться с головой в эту синеву и плескаться, как в море. Размечтавшись, он даже вздремнул.
— Гумиро-ов!
Гумиров открыл глаза и увидел, что по тропинке к речке бежит дежурный по заставе ефрейтор Рубцов.
— Гумиров, бегом к старшине!
— Зачем это я ему понадобился?
— Не знаю, сказал, чтобы быстро шел.
— Ладно, иди, сейчас буду. — Гумиров лениво махнул рукой, потом принялся собирать рыболовные снасти.
Старшина Шляпников уже ждал его в складе.
— Вот вам вторая пара обмундирования. Но если и оно вовремя не будет стираться… — старшина даже глаза закатил, соображая, что же будет, если Гумиров опять будет неряшлив. — Одним словом, носите на здоровье!
— Спасибо, товарищ старшина, но…
— Никаких «но»!
Солдат был немало удивлен. Ведь срок для получения новенькой гимнастерки и брюк не пришел, а ему вдруг выдают. Это бывает только в исключительных случаях.
В столовой, как всегда, оживленно. А сегодня особенно. Суббота. После ужина кино. Настроение у всех праздничное. Солдаты подводят итоги дня. В общем-то, все, как и вчера, и позавчера, как и месяц назад: служба, отдых, хозяйственные работы, письмо родным или от родных и опять служба, служба… К этому распорядку давно привыкли. И так, что иначе жизнь уже и не представляется. Но каждый, не высказывая этого вслух, думает о той жизни, которая далеко-далеко сейчас от них и которая так близка им, потому что каждый знает: она, та жизнь, бурлит благодаря этой, солдатской жизни, которой они живут изо дня в день.
— Ну, как каша? — спрашивает, улыбаясь, Брагин.
— Ничего, — отвечает Гумиров.
Они все чаще оказываются рядом после того разговора у ручья. Брагин не навязывается, ничего не предлагает. Просто они рядом.
— Да? — поднял брови Брагин. — А я думал, не понравится?
— Почему это?
— Так ведь я не специалист.
— А при чем ты?
— Сегодня, брат, кашу готовил я. Зорин заболел. Вот я и решил его подменить. В туристских походах неплохие обеды готовил.
— А… — протянул Гумиров и почувствовал, как краска заливает его лицо.
— Ты бывал в туристских походах? Вот здорово, правда?
Но Гумиров уже не слушал. Ему показалось, что вся застава смотрит на него с упреком. Мол, видишь, Брагин после службы даже не отдохнул, готовил тебе кашу, а ты… Гумиров заставил себя поднять голову. Поднял и увидел. Никто на него не обращает внимания. Брагин деловито доедает свою порцию. Это его взбесило. Он с силой оторвался от стула и вдруг перед ним забелела голая стена. Раньше на ней висела репродукция «На привале». Ее теперь не было. «Черт! Сняли, сняли, назло сняли!» Тесной стала ему просторная комната, невыносимо давил ворот солдатской гимнастерки. Звякнула о тарелку алюминиевая ложка, слишком громко упал опрокинутый стул.
Гумиров выбежал во двор.
Брагин нашел его в дальнем углу, у дощатого забора. Гумиров даже не заметил, как Юрий присел рядом. Бесполезно было спрашивать, что случилось. Все было написано на лице: нервно дрожала щека. Она всегда так, если Гумиров сильно волновался.
— Покурим? — Брагин протянул пачку «Примы».
Гумиров спохватился и быстро, будто боясь, что не успеет взять, схватил сигарету.
— Рустам, давай начистоту. Я вижу — плохо тебе так. Ведь ребята и за тебя службу несут… Только не злись. Это я говорю не для того, чтобы сердить тебя. Пойми, нельзя так жить. Ты в последнее время как в воду опущенный ходишь. Скажи хоть что-нибудь. И мне не доверяешь… — махнул огорченно рукой Юрий.
— Тебе? — встрепенулся Гумиров. Он очень не хотел, чтобы Юрка сейчас ушел. И он останется опять один со своими думами, и опять начнется все сначала. — Что ты! Только… о чем говорить. Что у меня за душой? Неисправимый солдат. Пререкания, скандалы, самовольная отлучка. А до армии…
— Что было до армии?
— Длинная история, не стоит…
— Все-таки расскажи.
Гумиров молча курил, собираясь с мыслями.
Над заставой давно уже сгустились сумерки. И лишь зубцы далеких гор четко вырисовывались, подсвеченные последними лучами солнца. Было свежо и тихо.
— Вырос я в Татарии, в небольшой деревне. Там окончил школу. Нас было четверо с матерью. Отец погиб в начале войны, его я не помню. Мать работала с утра до ночи. Я, как самый младший, не чувствовал на себе особых трудностей, потому что старшие сестра и брат тоже пошли работать. Больше всех любил бабушку, и она во мне души не чаяла. Я помню ее сказки, песни. Наверное, она мне привила любовь к музыке. После школы меня отправили в музыкальное училище в Казань. Новая обстановка захватила меня полностью. Я быстро забыл дом, свою деревню. Где только мать находила деньги, но я не испытывал затруднений. Стал взрослеть, и мне их стало не хватать. Начал подрабатывать вместе с друзьями. То уголь разгрузим на станции, то на вокзале снесем чьи-нибудь вещи — заплатят. Так и жил. Вовка, с которым я познакомился на первом курсе, привел однажды меня в маленький оркестр. Меня взяли, стал я играть на танцах в заводских клубах, в парке на летней эстраде, на похоронах. Зарабатывали прилично. После шли в ресторанчик… Однажды после очередного кутежа я оказался в незнакомой квартире. Меня привела туда какая-то женщина. На следующий день я возвращался в общежитие с больной головой, разбитый. А потом карусель закрутилась, я уже не понимал, что делаю. Позже я почувствовал, что жизнь проходит мимо. Решил уехать к своим в деревню. Мать радовалась и плакала, а я не находил себе места. От деревенской жизни отвык. И там-то я сблизился с хорошей девушкой. Она меня очень полюбила. Но мне показалось, что она — это еще не все. Я захандрил. Снова уехал в Казань, хоть мне предлагали неплохую работу преподавателя музыки в школе. Мои дружки встретили меня с распростертыми объятиями. Все пошло по-старому. Летели дни. Нина, это та девушка из нашей деревни, писала мне, что не может без меня. Потом, накануне моего призыва в армию, она сообщила, что будет ребенок…