Об этих отзывах старшина говорит:
— Это ручейки для моей духовной крепости. Я счастлив, когда вижу пользу своего скромного труда.
…Нарушитель, понурив голову и шлепая подошвой, шел под конвоем по двору заставы. Его провели в канцелярию. Он не хотел отвечать ни на один вопрос. Сидя на низкой табуретке, он подслеповато щурился в одну точку на полу, раз от разу, как поршнем, двигал кадыком, стараясь проглотить скудную и вязкую слюну.
— Закурите, — предложил майор, протянув ему открытую пачку «Казбека».
— Не курю.
Майор положил на столик трубку с вырезанной узкой остробородой головкой Мефистофеля.
— Узнаете?
Нарушитель вздрогнул. В его далеко спрятанных глазах блеснули злые огоньки, а скулы и подбородок на заросшем лице выпятились, сделались угловатыми.
— Теперь разрешите папиросу, — он расширил глаза с красными, точно больными трахомой, веками.
Когда на столике появились Защитного цвета накидка, топографическая карта, компас, плитка шоколада и толовая шашка, нарушитель весь обмяк. Прикидываться невинным было глупо. «Все обнаружено собакой, зря не бросил мешок раньше, еще при переходе границы», — ругал себя пришелец. Он горько, одной стороной лица усмехнулся и вопросительно посмотрел на майора.
— Теперь говорить будем? — строго спросил офицер.
— Куда денешься, господин начальник, — срывающимся голосом проскрипел нарушитель, затравленно озираясь то на дверь, то на окно. — Все, завязал на этом, кончилась моя опасная профессия. Доллары погубили…
Опустился вечер. Шумела битком набитая ленинская комната. Здесь солдаты, командиры, жены военнослужащих, приглашенные колхозники.
На сцену торопливо выходит конферансье.
— Концерт продолжается, — громко и четко объявляет он. — Солистка окружного пограничного ансамбля Ирина Славина.
На сцену, как и вчера, дробно стуча каблучками, вышла молодая актриса. За ней баянист в начищенных до блеска сапогах, с надраенной пряжкой и пуговицами на гимнастерке.
Тихо, а потом громче хлынули звуки баяна. Ирина Славина проникновенно-задушевным голосом начинает петь.
Солдаты боятся шевельнуться. Они, завороженно слушая песню, думают о доме, о любимых, о своем священном воинском долге.
Алексей Белянинов
РЯДОВОЙ ЛОЖЕЧКИН
Их застава стояла в дальнем углу просторной долины. Со всех сторон долину окружали горы. Острые пики вспарывали яркое южное небо. Крутой подъем на одну такую гору начинался прямо за строением конюшни. Снизу взглянешь, — кажется, тут нечего и думать взобраться наверх. Скалы чуть ли не отвесно падают вниз… Но когда начальник заставы, высокий сухощавый капитан, знакомил молодых солдат, где им предстоит нести службу, он показал тропу, которой пользуются пограничники. Петля за петлей — здесь и конный может проехать, не только пеший пройдет.
Звонкий ручей, прыгая с камня на камень, как архар, огибал соседний холм. Про ручей говорили, что он зимой не замерзает, хотя в горах бывает холодно и выпадают большие снега.
А сзади к заставе примыкало ущелье. Выщербленные временем скалы тянулись на шесть километров к самой границе.
Для солдата первого года службы Петра Ложечкина это был совершенно новый мир. Он вырос в далеком селе и дальше областного центра нигде не бывал.
На заставе Петр, затаив дыхание, слушал рассказы старшины сверхсрочника Лысчука.
Тому было о чем рассказать…
Вот хотя бы как он в тот раз ходил в наряд с двумя новичками… Ночь прошла спокойно. Перед тем как возвращаться, они напоследок обходили контрольно-следовую полосу.
Старшина шел впереди и первым обнаружил след.
Один из его ребят тоже присмотрелся к следу и проворчал:
— Эти чертовы кони с той стороны ходят к нам, как домой… Только портят КСП. Что у них там, табунщики слепые?
Лысчук не ответил.
Присев на корточки, он рассматривал следы, и лоб у него был нахмурен.
«Портят КСП, портят КСП», — твердил он про себя, «Чертовы кони», — говорят ребята… Какой-то особенный конь на этот раз попался! Молодые солдаты всполошились, как только он им высказал свое сомнение. Старшина объяснил… Конь-то ведь тяжелее, он оставляет более глубокий след, особенно на влажной рыхлой почве. Да и стрелка копыта при этом вязнет, а пусть сами посмотрят — тут этого нет. И еще вот что. При ходьбе конь правой задней ногой попадает в след правой передней… А в обнаруженных следах большой промежуток.
Люди прошли. Нехорошие люди, раз прибегли к ухищрению, воспользовались лошадиными копытами, думая обмануть пограничников…
Они сообщили о нарушении границы на заставу, а сами пошли на преследование. У старшины была тогда собака Абрек. Абрек девять километров вел их по следу, наконец догнали двоих и задержали. Кстати, когда они еще только метров двести отошли от КСП, следы копыт кончились, пошли обыкновенные человеческие следы.
— Вот какие бывают кони, — закончил Лысчук и тотчас припомнил другой случай. — А уж если о настоящих конях говорить, так придется вам рассказать, как меня однажды моя Ласточка выручила…
Дело было зимой.
Старшина ехал вдоль полосы. Все тихо, мирно… В том месте, где полоса сворачивала под уклон, Ласточка ни с того ни с сего остановилась, повела ушами, голову повернула в сторону от границы и долго смотрела.
Старшина хорошо знал свою Ласточку: она явно была чем-то встревожена. Но чем? Сколько он сам ни вглядывался в том направлении, ничего не заметил.
— Что-то тут все-таки не так… — подумал старшина вслух.
— Может быть, зверя какого почуяла, — сказал напарник.
— Может быть… может быть… Но проверить не мешает.
Старшина отдал повод и тронул коня шенкелями.
Ласточка словно обрадовалась полученной свободе: она немедленно свернула в сторону и пошла быстрым шагом, время от времени меняя его на легкую рысь. Потом останавливалась, прислушивалась и бежала дальше. Все дальше и дальше от линии границы, в тыл участка.
— И ничего… Никаких признаков присутствия кого-то постороннего…
Лысчук, признаться, уже поругивал себя за то, что столь легкомысленно понадеялся на Ласточку. Оглядываясь на своего напарника, старшина читал у того на лице плохо скрытое недоверие к принятому им решению.
Но внезапно все переменилось.
Он натянул повод и, не дожидаясь, пока Ласточка совсем встанет, спрыгнул на землю.
На пригорке, где подтаяло, ясно были видны следы, ведущие к нам в тыл.
Шли трое…
Все трое и были доставлены на заставу.
А Ласточка на протяжении двух недель получала двойную порцию овса.
Как потом выяснилось, лазутчики на рассвете преодолели полосу, тщательно заделали следы. Погода была за них — с вечера дул влажный ветер, а на рассвете мороз затянул КСП ледком. Они рассчитывали поэтому спокойно миновать границу.
Петра Ложечкина хлебом не корми: он мог бесконечно слушать эти пограничные были.
— Ну еще, еще что-нибудь, — просил он старшину.
— Еще что-нибудь, говоришь? — переспрашивал Лысчук, искоса поглядывая на веснушчатого белобрысого солдата и двумя пальцами поглаживая свои пушистые усы. — А вот я служил на заставе в песках… Ну, как водится, пошли в наряд. Ночью… Я тогда еще младшим наряда ходил. Идем — и вдруг…
Глаза у Петра округлялись.
Старшина, как умелый рассказчик, выдерживал долгую паузу и заканчивал:
— Смотрим: сидят двое. Подобрались поближе к ним — и что ты думаешь? Два джейрана.
— Не испугались, не убежали?
— Не-ет.. Закурить у нас попросили. Эх, Ложечкин, Ложечкин, эх, Петра, Петра… Кто когда видал, чтобы джейраны сидели? Что тебе, джейран — собака или кошка?
Кругом, понятно, хохот.
Петру ничего не оставалось, как хохотать вместе с другими. Что же поделаешь? У них на Рязанщине эти самые «жейраны» не водятся. Поди знай, сидят они или не сидят.