В том же направлении, но по бездорожью, огибая Крышичи стороной и на все корки матеря жандармов и глубокий снег, пробирался Стрекалов.
На шоссе он вышел снова километрах в трех от села и сразу же увидел следы танковых гусениц, черные капли отработанного масла. Чем дальше двигался он на запад, тем больше попадалось ему этих следов, тверже, укатанней была дорога и слышней казался гул танковых моторов.
Деревни встречались часто, но не было ни одной, где бы сохранилась жизнь. Только обгорелые печные трубы да черные головни провожали разведчика, и негде было ему передохнуть, посидеть в тепле, найти кусок хлеба. Отмахав верст пять по зимнему лесу, Сашка мучительно хотел есть и еще больше - пить. Снег, который он горстями пихал в рот, не утолял жажду, а еще больше разжигал ее. Увидев целый колодезный сруб, Стрекалов повернул к нему. На цепи болталась деревянная бадья. Скрип журавля показался ему слишком громким, и сержант невольно оглянулся. И увидел казненного. Он висел на сучке старой сломанной березы возле самой дороги, неподвижный и темный, с вывернутыми и разведенными в стороны ногами.
Стрекалов отвернулся, выпил воды, наполнил ею флягу, посидел немного на сугробе и вновь пошел на дорогу. Не утерпев, он, проходя мимо березы, поднял глаза и узнал Фридемана.
По утоптанной множеством сапог тропинке выбрался на шоссе и, не оглядываясь, зашагал на запад. Когда позади появлялась автомашина, он прятался в кустарник или просто ложился в снег на обочине, уверенный, что едущим не до одинокого трупа... Пропустив машину, шел дальше. Голод мучил его все сильнее. Успокаивая себя тем, что до рассвета еще далеко, сержант стал делать большие зигзаги в стороны - в густых кущах деревьев ему чудились уцелевшие избы с теплыми печками, парным молоком, свежим хлебом и добрыми русскими людьми, однако стоило ему приблизиться, как деревни превращались в молодые рощи, одинокие дома - в заброшенные скирды соломы... Измученный этими бросками, слабеющий все более, сержант уже впадал в отчаяние, как в друг метрах в двухстах от дороги среди деревьев мелькнул огонек. Сашка зажмурился, покрутил головой, но огонек не исчезал. Сержант бросился к нему напрямик через глубокий снег, не замечая, что по шоссе к хутору тянется накатанный зимник. Благоразумие пришло лишь в самый последний момент, когда стали слышны запах хлеба и сонное мычание коровы. Передвинув автомат на грудь, сержант задержал свой бег, но приказать себе не волноваться не мог. Так, с бьющимся от радости сердцем, едва ворочая сухим языком, он подошел к замерзшему окну и согнутым пальцем постучал в стекло. Через минуту огонек погас, задутый чьим-то робким дыханьем. Потом это дыхание начало протаивать на замороженном стекле лунку. Хозяин хотел знать, кто стучит. Наконец заскрипела ржавыми петлями дверь, слегка приоткрылась и замерла, но на пороге никто не появился. Прижимая к груди автомат, Сашка шагнул в темный проем.
- Здравствуйте, хозяева! - произнес он и не узнал своего голоса. От долгого молчания и ледяной колодезной воды в глубине его горла заиграла рассохшаяся флейта. Ему никто не ответил. Но он услышал теперь присутствие человека за своей спиной, его дыхание, запах пота и выкуренной недавно ароматной немецкой сигареты.
- Пустите обогреться! - снова произнес Сашка в темноту и по привычке сделал шаг в сторону. Но в него никто не стрелял. Вместо этого впереди отворилась низкая дверь, из комнаты просочился тусклый красноватый свет. Стрекалов пошел вперед и очутился в бедной избенке с низким закопченным потолком, огромной печью, занимающей больше половины избы, и обширными полатями над ней. Ближе к двери стояла широкая деревянная кровать, покрытая лоскутным одеялом, дальше, в переднем углу, - небольшой киот с горящей лампадой. На кровати кто-то лежал - Стрекалов видел контуры маленького тела.
- Принимайте гостей, хозяева! - сказал сержант и снял каску. Здравствуйте.
- Будь здоров, - произнес кто-то за его спиной. Обернувшись, Стрекалов увидел мужика лет сорока, широкоплечего, коренастого, крупноголового, с окладистой, слегка всклокоченной бородой. Задев плечом стоящего у порога незнакомца, он прошел вперед и сел на лавку. Некоторое время в избе стояла тишина, потом хозяин сказал негромко:
- Собери, мать, повечерять гостю.
Куча тряпья на кровати зашевелилась, и в сени проскользнула маленькая женщина с длинной, наполовину расплетенной косой, одетая в старенькое ситцевое платье. Потом босые ноги ее из сеней протопали на кухню, оттуда в комнату. На столе появилось блюдо с солеными огурцами, чугунок с картошкой и полкаравая хлеба. Хозяин взял с полки деревянную солонку, отрезал большой кусок хлеба и, положив его рядом с солонкой, опять неподвижно замер на лавке.
- Больше нет ничего, - глухо пояснил он, по-своему растолковывая недоуменный взгляд Сашки.
- И на том спасибо, - ответил сержант, принимаясь за еду.
Сделав свое дело, маленькая женщина куда-то исчезла, мужчина продолжал сидеть в углу под образами. "Сейчас начнет спрашивать, кто такой, откуда и куда иду", - подумал Сашка, но мужик ни о чем не спросил. Он исподлобья рассматривал Сашку, его руки, эсэсовскую шинель, оружие. Бежавшие из концлагеря военнопленные выглядят иначе...
Съев дочиста все: и картошку, и хлеб, и огурцы - гость поблагодарил и слегка отодвинулся от стола, но уходить не торопился.
- Я посижу у вас немного, - сказал он заплетающимся языком.
Хозяин не ответил. Сашка тяжело поднялся, отошел к печке и сел на лавку, прислонившись к теплым кирпичам. Он тут же понял, что как раз этого делать не следовало, но веки сами собой поползли вниз, и сержант, как ни старался, не мог поднять их, отяжелевших, непослушных, царапающих белки сухим наждаком.
- Я счас... Я чуть-чуть...
Это говорил уже не он, а кто-то другой за него, успокаивая хозяев: вот пройдет еще минута, он встанет и пойдет как ни в чем не бывало в стужу, в неизвестность ради своего солдатского долга... Он так и не понял, снится ему или нет, будто с печки, осторожно переступая босыми ногами, спускается малыш в короткой домотканой рубашонке, а с кровати навстречу ему встает женщина и помогает сыну дойти до ведра в углу... Будто хозяин подходит к Сашке совсем близко и долго стоит над ним молча, а потом надевает полушубок...
- Куда? - спрашивает Стрекалов, делая над собой усилие.
- Корове сена задать, - отвечает мужик и уходит, а Сашка остаетсясидеть возле печки, хотя знает, что отпускать мужика одного было нельзя... Подобно прибою, сон безостановочно катил на него свои мягкие прозрачные волны, и не было сил противиться этим волнам, и Сашка, перестав бороться, тихо погрузился на дно...
Всплыл он тут же и широко раскрыл глаза - так легче одолеть сон. Хозяин лежал, укрывшись одеялом, за окном глухая ночь, на печке посапывали ребятишки. Их двое. Чтобы окончательно разгуляться, Стрекалов поднялся и посмотрел на них, отодвинув занавеску. Тот, что слезал к ведру, - старший. Он лежит с краю. Другого трудно рассмотреть среди кучи тряпья.