На немецком берегу было тихо и темно. За весь вечер над берегом не взлетело ни одной ракеты. По опыту Стрекалов знал: если нет ракет, значит, усилили наблюдение, к чему-то готовятся. Может, подвозят технику, может, копают траншеи.
На всякий случай он переместился немного левее и присел на бугорок. Здесь было не так ветрено. Стрекалов согревался как мог: стискивал плечи руками, задерживал дыхание, сильно двигал прижатыми к телу локтями - все помогало слабо.
Позади, над лесом, возле которого теперь стояла батарея, то и дело предательски высвечивался край неба - немцы опять бомбили железную дорогу на Ямск. На фоне этих отсветов Сашкина длинная фигура, наверное, хорошо была видна с другого берега. Приседая к земле, он не столько прятался от ветра, сколько от немецких наблюдателей. Сменивший его Богданов, оценив обстановку, тоже присел, поминая нехорошими словами ветер, мороз и сидевших в тепле фрицев.
Когда могила углубилась на штык, снизу, из-под горы, пришел Осокин. Постоял на краю, повздыхал.
- Ну как они там? - спросил Кашин. - Лежат?
- Лежат, - ответил Осокин, - чего им еще... Вы тут поскорея, а то...
Он хотел добавить, что ему одиноко и страшно стоять ночью возле мертвых, но не сказал: уж лучше стоять там - не то в почетном карауле, не то просто так, - чем долбить эту трудную землю.
Батюк скомандовал перекур. Пятеро моментально собрались в кучу: Осокин милостиво разрешил закурить из своего кисета. В неглубоком покуда котловане остался один Карцев - он был некурящим. Лопата досталась ему самая большая и самая неудобная с кое-как вставленным черенком. Отяжелев, она начинала крутиться, норовя сбросить груз, неструганое дерево натерло на ладонях волдыри.
На краю ямы, свесив ноги в новых ботинках, сидел подносчик снарядов Моисеев и курил, спрятав чинарик в рукав шинели.
- Интеллигенция! - сказал он, показав пальцем на Карцева. - Лопату держать не умеет! - Он искательно заглянул в глаза старшине: пять минут назад ему здорово досталось за прикуривание третьим. Величайшую эту оплошность Гаврило Олексич приравнивал к преступлению... - Лопату, говорю, держит, как баба!
- Бачу...
- Молчи уж, Моисей! - посоветовал Стрекалов.
- А что, неправда?
- Правда. Черенок-то кто стругал? Ты? Моисеев коротко хохотнул.
- Все одно - гнилая интеллигенция. Ему хошь какой инструмент дай - все одно не к рукам.
На этот раз ему никто не возразил. Спрятанные глубоко в рукава шинелей цигарки вспыхивали, тускло освещая выпяченные губы и узкие мальчишеские подбородки.
- В самом деле, Карцев, - сказал Уткин, - глядеть на тебя тошно.
Стрекалов спрыгнул в яму.
- Левой бери поближе к железке да держи крепче. Вот... А теперь давай на перегиб. Жми к земле, жми! Коленку подставь, не то кувырнется. А теперь обеими с маху! Ничего, научишься...
Сашка с Сергеем выбрались из ямы.
- Спасибо тебе, - сказал Карцев, вытирая шапкой обильный пот, - сам вижу, что не так..
- А ты правда интеллигент? - спросил Стрекалов. Карцев пожал плечами.
- Вообще-то дед у меня врач. Мать учительница. Может, поэтому он так...
Сашка вздохнул.
- Да нет, не поэтому, - сказал он, взяв протянутый Кашиным обсосанный, скользкий окурок, прихватив его согнутой пополам веточкой -- не потому, что брезговал, а потому, что был окурок слишком мал, - и раза три затянулся крепким, до тошноты, самосадным дымом. - Не потому... А вот почему, хоть убей, не понимаю...
- В тылах, говорят, опять ту самую махорку получили, - сказал Кашин. И мешки те. Вредители, что ли, тама засели, на фабрике? Либо случайно как подмочили, а потом высушили да нам и спихнули. Она, подмоченная-то, в аккурат такая: дым есть, а крепости никакой.
- Писать надо, я говорил! - донесся приглушенный голос Богданова. - На фабрику писать. Разнести их там. И подписать всей батареей.
- Коллективно нельзя, - сказал Карцев, - запрещено Уставом. Только по одному.
- А мы не жалобу. Мы письмо. Так, мол, и так: мы кровь проливаем, сражаясь с фашистскими извергами, а вы там...
Бросившись к Богданову, Стрекалов едва успел прижать его к земле. Над головой пронеслась пулеметная очередь. Солдаты попадали в снег.
- Какого дьявола надумали здесь хоронить? - рассердился Богданов, освобождаясь от Сашкиной тяжести. - Не могли в тыл отправить? Посшибает фриц нас, как куропаток!
- Что, и у тя кишку заслабило? - сказал Моисеев, все еще лежа на снегу рядом с Кашиным.
- Неохота дуриком пропадать!
- Сашке спасибо скажи, - напомнил Кашин. - И как это тебе, Стрекалов, удалось опередить выстрел?
Сашка усмехнулся.
- Ничего хитрого, вспышку случайно засек и на всякий случай Глеба прижал, вот и все.
Богданов даже приподнялся.
- Но ведь это же секунда! Одна секунда только! -Он смотрел в сторону реки.
Выстрелы не повторялись. Солдаты поднялись. В почти готовую могилу спрыгнули Уткин и Богданов. Не торопясь подошел Батюк, долго всматривался в темень за рекой.
- Эх, комбат, комбат! Нэ послухал мэнэ. Як бы жахнулы тоди с четырех стволов... Стрекалов, тоби старший лейтенант гукае. Казав, щоб зараз...
Спускаясь по крутой вертлявой тропинке, Сашка еще издали заметил темную массу на снегу - это лежали рядом, покрытые орудийным чехлом, лейтенант Андрей Гончаров и санинструктор Валя Рогозина. Над ними стояли пятеро людей, из которых Стрекалов сразу узнал двоих: младшего сержанта Сулаева и командира батареи старшего лейтенанта Гречина. Остальные трое были ему незнакомы, и, подойдя ближе, он обратился не к ним, а к командиру батареи.
- Доложите начальнику штаба дивизии товарищу полковнику Чернову. Это он хочет с вами поговорить, - сказал Гречин.
Стрекалов доложил. Низкорослый и широкоплечий, почти квадратный человек в белом полушубке и надетой сверху накидке, приблизив свое лицо вплотную к лицу Стрекалова, некоторое время рассматривал его и затем спросил голосом тонким и надтреснутым, как звон разбитого стеклянного абажура:
- Ты последний видел лейтенанта Гончарова живым? Стрекалов кивнул. Сулаев досадливо крякнул, комбат недовольно засопел, и только Чернов не обратил на это внимания.
- Когда это произошло? - спросил он.
- Часов около трех, - ответил Сашка. Полковник повернулся к нему боком так, что стал виден только его профиль с крючковатым носом.
- Рассказывай дальше, я слушаю. Ты ведь хвастался, что видел, как его убили. Так это или не так? Или, может, соврал? Но мне-то ты скажешь правду!
- Скажу, - согласился Сашка, проглотив внезапно вставший в горле комок, - что видел, скажу...
Полковник нетерпеливо топал своими щегольскими хромовыми сапожками по утрамбованному, потемневшему пятачку снега. Сашка торопливо собирал в кучу растрепанные и странные мысли, вот уже много часов бродившие в его мозгу. До этого он был уверен, что может собрать их в любую минуту, потому что все происшедшее еще стояло перед его глазами, но сейчас это оказалось делом нелегким. С чего начать? С того разве, как он, выйдя на пост, увидел Андрея, а через несколько минут мимо него прошла Валя? Или, может, с того вечера в землянке, когда он узнал... они все узнали, что Андрей и Валя муж и жена, и вышли на мороз, оставив их одних со своим, таким большим и таким до смешного крохотным счастьем? Важно ли все это сейчас, когда Вали и Андрея больше нет?
- Он вышел из землянки и пошел в рощу, - начал Стрекалов.
- Кто "он"?
- Он, Андрей...
- Что такое?!
- Лейтенант Гончаров, - поправился Сашка. Полковник укоризненно покачал головой.
- И далеко отошел?
- Метров на сто.
- Из чьей землянки вышел лейтенант Гончаров? - спросил, помолчав, начальник штаба. - Ну, где он провел эту ночь? Ведь не во взводе же, нет? И зачем ему понадобилось идти в рощу? Ведь не лето!
Стрекалов молчал.
- Лейтенант Гончаров всю ночь находился в расположении взвода, сказал Гречин. - За это я ручаюсь.
- Ручаешься?
- Так точно, ручаюсь.
- А что скажешь ты, младший сержант? - Полковник повернулся к стоящему чуть поодаль Сулаеву. Тот с готовностью, как будто только того и ждал, вскинул ладонь к виску.