Лютая ревность въелась в его душу. Эх, если б он мог... Но только со злостью чертыхался и с завистью поглядывал при встрече на стройного богатыря-авиатора.
...А потом — война. Обрадовался приходу фашистов Ткаченко. Но и огорчился: эвакуировались из Полтавы Анюта с детьми. Более пяти лет она была замужем, а все сидела в сердце...
Как-то осенним вечером пришла к нему взволнованная Пелагея.
— Мыкола, бида у нас... — и рассказала, что вернулись в Полтаву «пидранэни, а зараз дужэ хвори Анюта з Олегом. Трэба спасаты их».
— Ладно. Приводи. Я не злопамятен.
...Однажды пришел сильно выпивши. Анюта с сыном уже спали. Она услышала скрип двери и испуганно села, прикрывая плечи одеялом. Пьяный угар толкнул его к ней. Он вырвал одеяло, стал жадно целовать ее в шею, щеки, плечи.
— Анюта, будь моей. Будь! Я все прощу. Будем, как в масле купаться. Твой Козырев никогда не...
— Пусти! — наконец вывернулась она и больно царапнула его щеку. С силой он кинул ее на спину, схватил за горло и сжал так, что Анюта стала задыхаться. Когда после отчаянной борьбы она затихла, он, медленно приходя в себя, пугливо похлопал ладонями по ее лицу. Но женщина уже не шевелилась. А Олежка навзрыд кричал:
— Дядько Микола, разбуди мамку!
Хмель вышибло из головы: «Пацан все видел!» Схватил уже Олега за горло, но загремел стук в окно. Руки разжались. Набросил на Анюту одеяло, кинулся за вырвавшимся мальчиком. И тут голос за дверью.
— Открывайте, Ткаченко! Вы коммунистов там прячете?
Стучал майор Отто Грюнке, с которым Ткаченко сотрудничал больше месяца, а сегодня вместе выпивал.
— Что за шум у вас? — сердито спросил Грюнке, едва вошел.
— Дяденька, там моя мамка, — как из-под земли вырос Олег и потянул Грюнке в спальню.
Ткаченко поплелся следом. Язык у него заплетался:
— Мы тут малость... поиграли...
Грюнке сдернул с Анюты одеяло и цинично улыбнулся:
— В Германии русских называют дикарями. Но даже дикари, когда играют в любовь, обнимают не за горло.
— Так я... так она...
На шее мертвой женщины уже проступил синий обруч от его тисков-пальцев.
— Кто она?
— Жена советского военного летчика, — Ткаченко заметно оживился. — Ей-то поделом, а вот как быть с малым? Он все видел. Я...
Грюнке договорить ему не дал:
— Как зовут тебя, малыш?
— Олежка, — мальчик держал Грюнке за руку и так доверительно смотрел ему в глаза, что немец смягчился.
— Олежка?.. Олежка?.. Как же по-немецки? Альберт! Хорошо?
— Угу, — согласился Олег. Грюнке был в форме, а Олег привык видеть у себя дома военных.
Грюнке ласково увел мальчугана в другую комнату.
— Кого еще опасаетесь, Ткаченко?
— Сестра ее днями должна зайти. Как теперь?..
— Вы пустомеля, Ткаченко! Есть, кажется, у вас такое слово? — улыбнулся немец. — Завтра я улетаю в Берлин. Заберу Альберта. Мне понравился мальчишка. Типичный ариец. Думаю, моя бездетная сестра Грета будет довольна подарком. А?
Ткаченко кисло улыбнулся. Дело оборачивалось неплохо.
— А как же?..
— Выкручивайтесь. И благодарите бога, что я снисходительно забираю у вас свидетеля. А теперь расскажите, как попала к вам эта женщина?
Ткаченко рассказал. Рассказал о неудавшейся любви, не забыл и про двойнят.
А на следующий день состоялись похороны «тифозных». Их хоронили в закрытых гробах. Только в маленьком гробике лежали доски в тряпках. Олег в это время летел в Берлин...
В сентябре сорок третьего фашисты драпали из Полтавы. Грюнке страшно клял маньяка Гитлера, сравнивал Россию с могучим дубом. Своей священной обязанностью считал подготовить идейных «жучков-короедов», чтобы подточить русское дерево.
В отличие от Зайцева-Крайнина, которому Грюнке дал задание поселиться в Коврове, Ткаченко получил приказ законсервироваться в Уральске. До 1949 года никто его не беспокоил. Жил скромно, работал в больнице.
Посланец прибыл неожиданно. Ткаченко его не сразу узнал. А узнав, ахнул! Собственной персоной заявился сам Отто Грюнке. Он улыбнулся, чуть перекося тонкогубый рот.
— Неужели не рады, Приходько?
Разговоры, расспросы... Ночевать отказался. Объяснил, что приехал в Уральск проведать и узнать, не нуждается ли коллега в деньгах? Показал фотографию.
— Узнаете?
На Ткаченко глядел красивый мальчуган с мужественным лицом.
— Да. Это Витя Козырев.
— Витя?... Это же Альберт. Ну... Олег, отданный мне! — И тут же Грюнке признался: — Я думал, вы станете отказываться работать с нами. Прихватил фото — кое о чем напомнить. Но вы, господин Приходько, умница! Кстати, о каком Вите вы сейчас сказали? — вдруг спросил Грюнке.