— По своим каналам, — добавил Уваров.
Калинин понял, что генерал собрался сказать ему что-то очень важное.
— Товарищ генерал… — сказал он, глазами показывая Уварову на стены кабинета.
Тот понял его и усмехнулся.
— Когда я говорю, что навел справки, — проговорил он, глядя на Олега веселыми глазами, — это иногда означает, что я общался с некоторыми людьми. Я же не в архивах копался, а встречался кое с кем.
Олег облегченно вздохнул и кивнул головой, давая Уварову понять, что он понял.
Сказанное генералом могло значить только одно: отныне он знал, что не один. И дело не только в Стрельцове, Шмелеве и Уварове.
Наверху есть люди, которые заинтересованы в том, чтобы дело, над которым они работали, было раскрыто. Приятно работать, зная, что борешься не с властью, которая дает тебе эту работу, а только с отдельными ее представителями, возомнившими себя всесильными.
— Так вот, — продолжал Уваров. — Я навел кое-какие справки. Говорит ли вам что-нибудь такое имя — Монахов Игорь Николаевич?
Олег отрицательно покачал головой.
— Нет, — признался он.
— Так вот. Это — «К-2».
— Что?!
— Некому Монахову Игорю Николаевичу принадлежал когда-то такой знак: «К-2».
— Не понимаю.
— Он принадлежал к спецназовской элите, — объяснил Олегу Уваров. — Мой человек не знает, что конкретно входило в состав задания той группы, в которую входил Монахов, когда погиб, но знает, что группа эта называлась — «Спартак».
— «Спартак»?! — вскрикнул Калинин.
— Причем писалось это почему-то латинскими буквами.
— «Спартак» — латинскими буквами?!
— Совершенно верно.
— Так! — пробормотал Олег, будто уходя в себя. — Мне нужно подумать. Мне нужно подумать.
— Думайте, Олег Романович, думайте, — поощрил его Уваров.
Калинин поднял на него глаза и признался:
— Мне не думается в вашем кабинете, Константин Григорьевич. Тем более вслух.
— Как вы думаете, Олег Романович, — небрежно спросил у него генерал, — может ли измениться место, время и, извините, способ встречи дроздовцев и уголовной братии?
Калинин твердо ответил:
— Нет.
— Значит, машина заработала?
— Да.
— Так чего же вы боитесь? Думайте вслух, говорите, не бойтесь.
— Ладно, — кивнул Олег, понимая, что Уваров преследует какую-то цель и, если была бы вероятность, что прослушивание их хоть в малой степени им навредит, он не стал бы настаивать. — Монахов, говорите вы? Не знаю, но вполне допускаю. Элитарный спецназовец? Принимается. Значит, многое умеет. Так?
— Умел, — поправил его Уваров. — Он погиб, я же говорил тебе.
Калинин возбужденно заговорил:
— А если на минуту предположить, что он не погиб? Что он жив и здоров? Не уверен, что ваш информатор, Константин Григорьевич, видел его хладный труп. Ведь не видел?
— Нет, разумеется.
— Ну и вот. Давайте-ка предположим, что он жив, хорошо? Так-так… Знаете, товарищ генерал, с самого начала этого дела я просил своих подчиненных подбрасывать мне совершенно безумные идеи, чтобы попробовать хоть как-то объяснить совершенно непонятные, дикие вещи, происшествия. И когда версия была совершенно сумасшедшая, когда мы предлагали такую абсолютно невероятную, безумную версию для обсуждения, вдруг выяснялось, что нам становится что-то понятным. Во всем этом безумии выстраивалась беспощадная логика.
Он замолчал, тупо глядя мимо генерала. Тот нетерпеливо напомнил о себе:
— Продолжайте, подполковник.
Олег вскинул на него глаза и взволнованно взъерошил себе волосы:
— Итак, он жив. И многое знает и умеет. А вокруг все летит к черту. Организации, которые он привык уважать, разваливаются. Он плюнул. Разозлился. На коммерческие структуры он тоже плевать хотел. Гордый, как версия, товарищ генерал, как версия! Итак… Что ему делать? Как применить свои знания и умения? Вспомним, что он элитарный спецназовец. Это, товарищ генерал, необязательно означает беззаветную преданность Родине — тем более если Родина обижает его. Мы говорим о безумии, да? Вот и представим себе на минуту безумного спецназовца, который в обиде на всех. Что он захочет сделать? И, главное, — что сможет?
— Террор, — ответил ему Уваров, — террористический акт. Правильно?
— Точно, как говорит мой друг Иван Шмелев. Правильно, террористический акт. Он это может. И вот в один прекрасный день нашему террористу приходит в голову безумная мысль — а мы уже выяснили, что только безумие помогает нам раскрыть это дело, да? Так вот: безумная мысль Монахова состоит в том, что он понимает, что может сделать террористический акт в любое удобное для себя время. И что он делает? Он продает свое умение! Он организовывает зрелища! И показывает их богатеньким Буратино, которые с жиру бесятся. А таких много, товарищ генерал, уверяю вас.