– Да, но как же тогда обстоит дело с безусловными рефлексами? – спросил Альбер.
– Ну, в безусловных рефлексах аппарат обратной афферентации, конечно, не возникает в результате индивидуального опыта, он закрепляется в нервной структуре данного вида живых существ на протяжении целых эпох исторического развития. Мальку или головастику, только что вылупившемуся из икринки, не надо заново учиться двигаться под водой, так же как новорожденному ребенку не приходится учиться дышать. Но все условные рефлексы возникают и закрепляются только при помощи проверки результатов действия, оценки его полезности…
– А почему же физиологи так долго не замечали совершенно очевидного факта? Ведь и в работах Павлова, насколько я помню, отсутствует термин «обратная афферентация».
– Да. Правда, у Павлова есть понятие «подкрепления» условного рефлекса безусловным, но он неоднократно заявлял, что в основе его работы лежит рефлекторная теория Декарта. Только за последнее десятилетие русские ученые дополнили в этом смысле учение Павлова. Почему так долго не замечали наличия обратной афферентации, спрашиваете вы? Отчасти, вероятно, играл роль авторитет Декарта. Ведь его рефлекторная теория целые столетия лежала в основе физиологических опытов ученых всех стран и приносила громадную пользу. А потом – вы же знаете, что это были за опыты. Прежде всего – вивисекция. Ну, а как может выбирать наиболее полезные действия животное, привязанное к операционному столу? В таких условиях механизм обратной афферентации действовал на холостом ходу. Поэтому его и не заметили. А заметили теперь, когда начала развиваться кибернетика. Почему? Да потому что это древнейшее устройство, проверенное природой на протяжении сотен миллионов лет, широко используется в автоматически регулирующихся системах. Без обратной афферентации, без анализа полезности действия никакой автоматической регуляции, конечно, не может быть…
– Значит, у «дуги рефлекса» не три звена, а четыре?
– Даже пять, если хотите. По Декарту рефлекс заканчивается ответным действием. А на деле существует еще афферентный синтез и вывод из него – подкрепление прежнего действия или новое действие, признанное более полезным.
– И в этом существует аналогия между человеком я электронным устройством?
– Конечно.
– Вы извините, что я так настойчиво допытываюсь у вас, но я, должно быть, здорово отупел за эти годы. В чем же состоит, по-вашему, принципиальная разница между человеком и… ну, скажем, между вами и вашим Сократом?
– Если ставить вопрос так конкретно, на него довольно легко ответить. А вот в чем разница между человеком и самым совершенным электронным устройством, какое возможно в принципе – не сейчас, а вообще, – на такой вопрос, мой мальчик, я затрудняюсь ответить. Пока что у кибернетических роботов, даже у Сократа, нет сознания, хотя, глядя на Сократа, этому иной раз не веришь. Но всегда ли будет так, вот вопрос!
– Вы считаете, что в принципе возможно создать устройство, обладающее сознанием?
– Почему бы и нет? – Шамфор усмехнулся. – Как это сделать, я не знаю. Но если речь идет о принципиальной возможности… Вы материалист? – неожиданно спросил он.
– Д-да… конечно… – неуверенно ответил Альбер.
– Ну-с, так что же такое сознание с материалистической точки зрения, которую я вполне разделяю? Результат деятельности мозга, то есть высокоразвитой материи. Оно материально? Нет, потому что оно не существует вне человека. Нет человека или, точнее, нет тех участков головного мозга, в результате деятельности которых возникает сознание, – нет и сознания. Может ли быть, что в этот миг, когда мы с вами шагаем под теплым ночным дождем по улицам Парижа, где-нибудь на бесконечно далекой планете под голубым, желтым или красным сиянием неизвестной нам звезды материя дошла до такого уровня развития, что в ней начало зарождаться сознание? Да, вполне может быть. Теперь – может ли человек искусственным путем создать материю, настолько усложненную, что она будет способна порождать сознание? Да, в принципе может…
– Неужели вы так думаете? – воскликнул Альбер, остановившись посреди тротуара.
– А неужели вы совершенно не так думаете, выйдя из лаборатории Лорана и шагая по направлению к моей лаборатории? – Шамфор усмехнулся. – Разве Мишель или Поль не мыслят?
– Ну, профессор Лоран все же идет по путям, указанным природой, – возразил Альбер. – У Мишеля и Поля такой же мозг, как у нас с вами. А вот электронное устройство, как бы оно ни было сложно, не может полностью моделировать мозг.
– Сейчас – да. Даже существование Сократа не опровергает этого тезиса. Но стоит ли сейчас, когда наши знания о принципах работы мозга так несовершенны, настаивать на принципиальном несходстве машины и мозга? Мы ведь можем лишь предполагать, основываясь на некоторых фактах, что такое несходство существует. Но положительно утверждать или отрицать это мы сможем только тогда, когда изучим принципы работы мозга и поймем их суть. Пока мы нашли много сходного между машиной и мозгом и, кто знает, может быть, впоследствии найдем еще больше.
– Значит, вы думаете, что впоследствии кибернетические машины смогут все делать, всему обучиться?
– Всему? А кто вообще может обучиться всему и делать все? Разве не существует природного программирования для всех существ, в том числе и для человека? Существуют же довольно четкие ограничения. Сколько ни учи самого способного и старательного человека, он не сможет летать в воздухе или жить под водой без искусственных приспособлений. Как ни воздействуй на кошку, а она не родит ни собаки, ни крысы – только котенка. Исходные возможности заложены в механизме наследственности, в истории вида, и особенных неожиданностей в этом смысле не бывает… – Шамфор поглядел на Альбера и засмеялся. – Мой мальчик, хватит с вас на сегодня! Что это за жизнь – ходить из лаборатории в лабораторию, да еще по пути слушать рассуждения! В вашем-то возрасте!
– Но мне это очень интересно! – запротестовал Альбер.
– Ну, еще бы! Но во всем нужна мера. Хватит, говорю вам. Идите обратно да по дороге вдохните как следует этот запах дождя, и бензина, и молодой листвы, и духов – запах Парижа! Поглядите на эти огни, расплывающиеся в лужах, на Сену с ее черно-золотой рябью, на девушек в прозрачных цветных плащах. Это – жизнь! Если этого не будет, все наши лаборатории ни черта не стоят!
Альбер широко улыбнулся. Ему вдруг стало хорошо и легко. В самом деле, он молод и полон сил, и черное ночное небо над его головой полыхает рыжим отсветом огней любимого города – красавца Парижа, и впереди так много всего…
– Благодарю вас от всей души! – горячо сказал он Шамфору. – За все необычайное, что вы сказали мне! И за то, что вы сами же вернули меня к красоте реального мира…
– Вы романтик, дорогой мой, – сказал Шамфор. – Впрочем, не будь вы романтиком, лаборатория Лорана привела бы вас в ужас…
– …Да, Луиза сказала мне. – Пейронель не глядел на Раймона. – Она привыкла говорить мне все…
Раймон кашлянул. Он не знал, что ответить. Пейронель надолго замолчал. Он, фыркая, подпиливал обломившийся ноготь.
– Видите ли, я старый чудак, – заговорил он наконец. – Я так смотрю на эти вещи: если уж ты выбрал себе жену или мужа, то не бросай их, по крайней мере, в беде. Подожди, пока человек выкарабкается…
– Луиза думает так же… – смущенно сказал Раймон.
– Я знаю. А вы? – Пейронель впервые поглядел на него. – Какого вы мнения по этому поводу?
– При всех условиях воля Луизы для меня закон. – Раймон вовсе не был уверен, что именно так надо отвечать.
Пейронель засопел и стал разглядывать свой ноготь. Вошла Катрин, доложила, что все уже собрались на совещание. Пейронель, кряхтя, поднялся.
– Неудачно вы пришли… ну-ну, я понимаю, что вам трудно вырваться. Поговорим в другой раз, ничего…
Он подошел к Раймону, взял его за плечи, повернул лицом к свету; Раймон увидел прямо перед собой выпуклые глаза с желтоватыми белками в густой сети кровянистых жилок. Глаза были печальными и мудрыми – Раймон никогда не видел в них такого выражения. Ему стало не по себе.