– А вы-то любите ее? – Пейронель продолжал глядеть Раймону прямо в глаза. – Ну, по совести?
– По совести… не знаю! – выпалил вдруг Раймон.
Он сейчас же испугался своей откровенности. Но Пейронель вздохнул с облегчением, и лицо его немного прояснилось.
– Ну, вы, по крайней мере, не врете, – сказал он.
Профессор Лоран осторожно приподнял край бинта на лбу Франсуа, у границы волос.
– Приживление, кажется, идет нормально, – сказал он. – Можно снимать бинты. Дальше обойдемся одним Бисти-3. Глаза пока не разбинтовывать. Раньше надо будет задернуть темные шторы.
Он опустился в кресло, тяжело дыша. Мишель взял его за руку.
– Раньше я сделаю вам укол, – произнес он с неудовольствием. – Вы никак не можете оправиться после операции. Еще бы, три часа на ногах, такая напряженная работа в вашем состоянии.
– Мишель, ты начинаешь ворчать, как старая нянька, – слабым голосом сказал профессор Лоран. – Дюкло сделает мне укол, а ты займись Франсуа.
Сквозь плотно задернутые темно-зеленые шторы струился неясный, сумеречный свет. На глазах Франсуа еще белела повязка, но лицо и шея были разбинтованы.
– Франсуа, попробуй говорить, – сказал профессор Лоран. – Как ты себя чувствуешь?
Горло Франсуа напряженно задвигалось, губы открылись.
– Хо-ро-шо, – сказал он запинаясь. – Хо-ро-шо. Я рад, что могу го-во-рить.
Голос у него был чуть глуховатый, приятного низкого тембра.
– Пока довольно, молчи, – сказал профессор Лоран. – Сейчас мы проверим, как у тебя с глазами. Мишель, сними повязку. Видишь что-нибудь, Франсуа? Глаза не болят?
– Вижу все, – медленно проговорил Франсуа. – Так же, как раньше. Глаза не болят.
– Дюкло, включите за моей ширмой лампу. Теперь как, Франсуа? Почему ты жмуришься?
– Ни-чего, я уже привык. Все хорошо. Спа-сибо. Я очень рад! – Он улыбнулся.
– Тебе не больно улыбаться?
– Немного больно.
– Не двигай мускулами лица. Старайся сегодня больше не разговаривать. Будешь лежать до завтра. Глаза мы тебе опять завяжем. Завтра все будет уже в порядке.
– Я хочу посмотреть свое лицо, – сказал Франсуа. – Пожалуйста.
– Лучше бы завтра… Впрочем, дайте ему зеркало, Дюкло.
Франсуа долго рассматривал свое лицо в тусклом свете лампочки из-за ширмы. Лицо было смуглое, с крупными, правильными, чуть грубоватыми чертами.
– Это хорошее лицо. Спасибо. – Он отдал зеркало Альберу и лег, подставив голову ловким рукам Мишеля.
Профессор Лоран тяжело опустился в кресло. Он задыхался.
– Что с вами? – Альбер тревожно глядел на него.
– Ничего. Теперь уже скоро, – тихо сказал профессор Лоран, силясь улыбнуться. – Через неделю можно будет демонстрировать Мишеля и Франсуа. Потом я лягу в клинику… если вы обещаете… – Он вдруг замолчал и начал неловко сползать набок, полулежа в кресле.
– Мишель! – вскрикнул Альбер.
Мишель быстро подошел, взглянул на профессора и кинулся за шприцем.
Профессор Лоран вскоре открыл глаза, но был слишком слаб, чтоб говорить. Мишель и Альбер перенесли его на кушетку, укрыли пледом. Альбер отдернул темные шторы, в окно хлынул веселый солнечный свет, и стало страшно смотреть на лицо профессора Лорана – синее, осунувшееся, с запавшими глазами.
– Что с ним, Мишель? – шепотом спросил Альбер, подойдя к столику, где Мишель снова кипятил шприц.
По белому, безжизненно правильному лицу Мишеля скользнула горькая гримаса.
– Я ведь предупреждал профессора. – Мишель покачал головой. – Эта операция была ему не по силам. Он не должен был…
– Что же теперь делать? – прервал его Альбер. – Вы сможете хотя бы вывести его из этого состояния?
– Постараюсь, – сказал Мишель, наполняя шприц.
– А может, вызвать врача? – спросил Альбер. – Профессора можно снести вниз, там его и осмотрят.
– Запрещаю, – тихо, но внятно проговорил профессор Лоран. – Категорически запрещаю, слышите?
Альбер в отчаянии развел руками. Мишель, держа шприц, неодобрительно глядел на профессора.
– Вы напрасно отказываетесь, – сказал он. – Возможно, существуют другие, более эффективные методы лечения, которых я не знаю. Наконец, консилиум…
– Консилиум? С тобой? – бледно усмехнулся профессор Лоран.
Альбер с изумлением увидел, что Мишель вздрогнул и прикусил губы. Похоже было, что слова профессора задели его. Однако Мишель ничего не сказал. Он молча проделал вливание и ушел к своему столику.
Профессору Лорану стало немного лучше, но он был все еще очень бледен и еле шевелился. Альбер подложил ему под голову вторую подушку, отодвинул белые шторы, и воздух, свежий и чистый после утреннего сильного дождя, свободно входил в комнату.
– Обморок – это смерть в миниатюре, – тихо проговорил профессор Лоран.
– Наверное, поэтому так трудно снова приходить в сознание. Нестерпимо режет глаза даже слабый свет, и тело кажется таким тяжелым, словно на тебя могильную плиту навалили. Любопытно все же… – Он вдруг замолчал, прислушался, глаза у него стали тревожными. – Дюкло, мы совсем забыли о Поле и Пьере. Разве они еще не просыпались?
Поль и Пьер, обнявшись, лежали на кушетке. Глаза их были закрыты, но поза казалась слишком напряженной для спящих. Альбер осторожно тронул Поля за плечо, тот слегка вздрогнул, но не открыл глаза.
– Поль, что с тобой? – тихо спросил Альбер. – Ты плохо себя чувствуешь?
Поль высвободил руку из-под головы Пьера и сел. Лицо его было покрыто красными пятнами.
– Вы не смеете нас трогать, – своим скрипучим, странным голосом проговорил он. – Нас с Пьером. Мы не хотим, чтоб нас трогали. Он не хочет другое лицо. Оставьте нас в покое, мы ничего не хотим, только не трогайте нас. Мы хотим быть вместе, мы с Пьером!
У Альбера защемило сердце: вот ведь несчастное существо этот Поль! Он сказал, стараясь придать своему тону как можно больше убедительности:
– Напрасно ты так волнуешься, Поль. Никто не будет трогать ни тебя, ни Пьера, поверь мне. Профессор не хочет тебя переделывать. Да он и не может, он болен, он скоро уедет лечиться.
– Он не болен, – возразил Поль, – он переделывал Франсуа.
– Он очень устал, когда переделывал Франсуа, и заболел. Ты же знаешь, что он и раньше был болен. А теперь ему совсем плохо.
– Не надо было трогать Франсуа, – сказал Поль.
– Франсуа сам хотел, чтоб его переделали. Он очень рад. Он теперь будет говорить, и у него красивое, хорошее лицо. Завтра он будет совсем здоров.
– Пьер не хочет говорить, и ему не надо красивого лица, – упрямо повторил Поль. – Правда, Пьер, ты не хочешь, чтоб тебя трогали?
Пьер сидел на кушетке, растопырив темные неуклюжие руки, кивал головой и одобрительно мычал.
– Никто вас не собирается трогать, – сказал Альбер.
– А Мишель? – спросил Поль.
И Альбер удивился тому, какая ярость сверкнула в его мутноватых маленьких глазах.
– Мишель тоже не будет вас трогать. Да он и не умеет сам делать операции.
– Мишель все умеет, – недоверчиво проскрипел Поль. – Мишель меня не любит. Но я не дам себя переделывать и Пьера тоже не дам.
– Хорошо, хорошо, – уже нетерпеливо сказал Альбер. – Какой ты упрямый, Поль! И почему ты мне не веришь, разве я тебя когда-нибудь обманул?
– Я никому не верю, – сказал Поль, опустив голову. – Меня никто не любит, только один Пьер. Вот ему я верю, а больше никому…
– Как хочешь. – Альбер пожал плечами. – Только я никого никогда не обманывал, ты это запомни. Я не люблю врать.
Раймон вдруг проснулся среди ночи. С ним это случалось очень редко. Вся комната была перечерчена голубовато-белыми квадратами лунного света и черными тенями решеток и рам. Раймон лежал с открытыми глазами, стараясь понять, что же его разбудило. Вдруг он услышал шепот за ширмой профессора. Шепот доносился явственно: Раймон лежал неподалеку.