Только личные письма! Родным или близким. И ни слова о допросах, о следствии, об условиях, в которых он находится. На худой конец, можно сообщить, что его будут судить и что он не признает себя виновным: все равно через некоторое время это объявят официально. Но больше ни слова…
Димитров искал возможности дать знать о себе в Россию, наладить хоть какой-то контакт с советскими людьми. Но кому написать? Любое письмо, адресованное товарищу по работе, не говоря уже об известном общественном деятеле, может не дойти. И более того — его свободно могут использовать для «подкрепления» доводов обвинения. Еще бы: связь с Советским Союзом!..
Тогда-то и вспомнил Димитров одного хорошего человека, к которому он так привязался в свой последний приезд. Даже при самом большом желании его нельзя будет объявить ни участником заговора, ни поджигателем, ни тайным агентом Коминтерна, ни большевистским пропагандистом. Этим человеком был директор Кисловодского санатория, лечивший Димитрова от тяжелых сердечных недугов, нажитых за годы изматывающей жизни профессионального революционера.
То-то удивится милый доктор, получив письмо от своего пациента из берлинской тюрьмы. Ведь он знает, конечно, где сейчас находится Димитров и в чем его обвиняют. И он — умный человек — поймет, что это странное на первый взгляд письмо из гитлеровского застенка адресовано не только ему одному, а всем друзьям, всем, кто тревожится за судьбу Димитрова, кому дорога каждая весть о нем, кто умеет читать между строк.
Директору санатория «Десятилетие Октября»
д-ру Болотнеру
Кисловодск (СССР)
Дорогой д-р Болотнер!
За месяцы моего заключения я очень часто с радостью и благодарностью вспоминаю о Вашей здравнице, где я в прошлом году успешно восстановил мое сильно расшатанное здоровье. Если бы курс лечения не был проведен так успешно, я сейчас, наверно, не был бы в состоянии выдержать тяжелого заключения и мое здоровье и работоспособность наверняка были бы подорваны. Запас здоровья, накопленный в Кисловодске, явился для меня, несомненно, настоящим спасением. Искреннее и сердечное спасибо за это Вам, д-ру Попову, д-ру Эрлихсману и всему персоналу санатория.
После пяти месяцев ожидания я наконец получил обвинительный акт. Меня обвиняют в государственной измене в связи с поджогом рейхстага, то есть в преступлении, которое по закону карается смертной казнью. Но так как я с этим преступлением не имел ничего общего и во время поджога даже не был в Берлине, то обвинительный акт не содержит никаких бесспорных улик против меня.
Как сообщил мне мой официальный защитник (д-р Пауль Тейхерт, Лейпциг), процесс, по-видимому, начнется в первой половине сентября. Хочу надеяться, что это действительно будет так, и с нетерпением жду возможности опровергнуть несправедливое обвинение.
Вам, конечно, нетрудно представить себе, как я стремлюсь к свободе, творческой работе и борьбе, а также и к тому, чтобы еще раз иметь возможность побывать в Вашей здравнице, накопить новые силы, энергию и необходимый запас здоровья.
Был бы очень рад услышать что-нибудь о Вас, о Вашем санатории (где сейчас, вероятно, самый разгар сезона) и о моих друзьях и знакомых.
Прошу Вас передать мой горячий привет д-ру Попову, д-ру Эрлихсману, д-ру Белигсону, сестрам и всем остальным.
Вам и Вашей жене желаю всего хорошего, а Вашей здравнице — самых лучших успехов.
С приветом
РОТ ФРОНТ!
Каждое утро с грохотом открывается кованая дверь узкой камеры № 47, в которую заперт Димитров, и дежурный надзиратель склоняется перед ним в издевательски-учтивом поклоне:
— Пожалуйте на допрос, господин поджигатель!..
Чтобы попасть в кабинет следователя, надо пройти чуть ли не полкилометра по длинным, извивающимся коридорам, напоминающим мрачные галереи средневековых замков. Сюда никогда не заглядывал солнечный луч, стены почернели от времени и от сырости. Высоко под потолком, на далеком расстоянии друг от друга горят тусклые лампочки, в их свете двигающиеся по коридору фигуры кажутся зловещими.
— Не оглядываться!
— Быстрее, быстрее!
Димитров уже привык к этим окрикам и не обращает на них никакого внимания.
Он идет медленно и оглядывается по сторонам. Отрезанный от всего света, он только здесь, в лабиринте тюремных коридоров, может встретить людей.
Застенки переполнены узниками. Пока дойдешь до следовательского кабинета, обязательно повстречаешь еще несколько таких же процессий. Одного ведут на допрос, другого — в камеру, а кто-то, быть может, сам того не ведая, отправляется в свой последний путь: даже сквозь толстые каменные стены тюрьмы то и дело доносятся одиночные выстрелы.
Тревожно всматривается Димитров в измученные лица арестантов. До сих пор он ни разу не встретил знакомых. Но каждый день это может случиться: ведь именно его друзья, его товарищи по борьбе стали первыми жертвами фашизма, узниками тюрем и лагерей.
— Быстрее, быстрее! — кричит охранник за его спиной.
А он, наоборот, замедляет шаги…
Навстречу идут трое. Зажатый между двумя верзилами, тяжело двигается коренастый, наголо обритый человек. Тот, кто видел его хоть однажды, никогда его не забудет и ни с кем не спутает. Широкий разворот плеч… Чуть согнутые, точно у кавалериста, ноги… Крепко посаженная, слегка наклоненная вперед голова… И глаза под густыми светлыми бровями, даже в полумраке тюремного коридора сохранившие свой блеск.
Димитров замедляет шаги. И человек, идущий навстречу, замедляет шаги.
— Быстрее, быстрее!
— Не останавливаться!
Шаг… Еще шаг… Пальцы сжимаются в кулак, и рука взлетает вверх — так, словно и не скована она тяжелыми кандалами, словно не вонзаются в тело шипы наручников.
— Рот фронт!
— Рот фронт!
Слов нет. Губы сжаты. Только стук кованых сапог и скрежет кандалов под каменными сводами Моабита.
Два поднятых вверх кулака — они говорят больше слов. Потому с такой яростью накидываются на них охранники. Разжимают пальцы. Выворачивают руки.
— Быстрее, быстрее!
— Не останавливаться!
Еще раз взглянуть на товарища, запомнить каждую черточку его лица. Кто знает, может быть, это последняя встреча?!
— Рот фронт! — теперь уже только глазами.
— Рот фронт!..
Так привелось на несколько мгновений свидеться в гитлеровском застенке двум великим революционерам — Георгию Димитрову и Эрнсту Тельману.
Воззвание
Товарищи! Друзья! Братья во всем мире! Все, кому дороги свобода! правда и демократия!
Германские фашисты совершили еще одно чудовищное преступление. Арестованы болгарские политические эмигранты Георгий Димитров, Василь Танев и Благой Попов, единственным «преступлением» которых является то, что они боролись против фашистской диктатуры в Болгарии, за свободу болгарского народа. Поскольку их преследовало болгарское правительство и им грозила смерть, они были вынуждены бежать в Германию как политические эмигранты. И если эти болгарские борцы за свободу теперь арестованы в Берлине «по делу о государственной измене», то становится ясным, что фашистская диктатура в Германии и фашистская диктатура в Болгарии договорились обезвредить политических противников нынешнего болгарского правительства, находящихся даже за пределами Болгарии.
Фашисты заинтересованы в том, чтобы борцы за свободу Болгарии оказались причастными к поджогу рейхстага и чтобы, таким образом, было не только подкреплено утверждение о «международных связях» поджигателя Ван дер Люббе, но и был найден предлог, позволяющий отправить болгарских революционеров на виселицу.