На защиту Димитрова поднялся весь мир. Как ни стараются это скрыть болгарские газеты, правду утаить невозможно. Так или этак, она пробивает себе дорогу, и люди узнают ее и смеются над теми глупцами, что, дрожа за свои шкуры, пытаются заглушить ее, извратить.
Чем помочь Димитрову?
В Берлин уже посланы деньги, чтобы он мог купить себе книги, газеты, конверты и марки — ведь без этого он отрезан от всего света. Защитник готов в любую минуту отправиться в путь, чтобы стать опорой моабитскому узнику, когда настанет черед разоблачать беззаконие, формальные придирки и ложь.
Деньги до Димитрова не дошли. Болгарскому адвокату не только запретили защищать своего соотечественника, но и не выдали визу для въезда. Ну и «сильна» же нацистская власть, если один-единственный «пришлый» юрист ставит под угрозу ее безопасность!..
В тот вечер друзья долго засиделись у бабушки Параскевы. Спорили, размышляли. Кто-то усомнился:
— А дадут ли что-нибудь эти митинги? Ну, примут еще сто резолюций… Ну, отправят еще тысячу телеграмм… А толку-то что? Ведь фашизм полностью растоптал демократию. Он поклоняется только силе. Общественное же мнение — сила лишь там, где осталась хоть самая малость свобод.
Ему возразили:
— Фашистам очень хочется наплевать на общественное мнение, это верно. Но сегодня они еще заигрывают с немецким народом и с остальным миром, пускают пыль в глаза и рядятся в овечьи шкуры, Поэтому совсем не считаться с общественным мнением они пока не могут. Антифашисты должны этим воспользоваться. А главное, разве можно гадать: выйдет или не выйдет? Каждый должен сделать все, что от него зависит, все, что в его силах, не думая о последствиях. Это и значит — бороться.
Бабушка Параскева не участвовала в споре. Она вообще не любила говорить — жизнь приучила ее к молчанию. Но зато умела слушать. И думать. Была она нетороплива в решениях, но, уж решив, не отступалась, пока не доводила дела до конца.
— Вот что, — сказала она, когда друзья собрались уходить, — я тоже буду бороться за освобождение Георгия.
— Разве ты можешь что-нибудь сделать, бабушка Параскева? — полюбопытствовал один из друзей.
— Не знаю, — задумчиво ответила она. — Что я могу, я еще не знаю. Но хорошо знаю, чего я больше не могу: сидеть сложа руки.
Через несколько дней она пошла в германское посольство протестовать против издевательств над ее сыном. К ней присоединились мать Танева, отец Попова, несколько писателей и художников — друзья Георгия Димитрова. Но их даже не пустили на порог роскошного посольского особняка, который охраняла чуть ли не дюжина рослых полицейских.
— Правда глаза колет, — насмешливо сказала бабушка Параскева. — Что ж, мы уйдем…
Но далеко уйти не пришлось. Уже на соседней улице Параскеву арестовали и отвели в полицейский участок.
— Если ты, чертова старуха, — пригрозил рыжий детина в офицерском мундире, плотно облегавшем его могучее тело, — не прекратишь свою агитацию, мы повесим тебя рядом с твоим сынком.
— Меня — может быть, — спокойно ответила бабушка Параскева, — а вот сына моего — руки коротки…
Об аресте матери Димитрова узнал весь мир. Опасаясь новой вспышки народного гнева, правительство решило отпустить ее.
У ворот полицейской тюрьмы старую женщину поджидали журналисты.
— Я не политик, — сказала им бабушка Параскева. — Я всего только мать. И я знаю: мой сын не преступник, он честный и добрый человек, который всю жизнь старается сделать счастливыми других. Из-за этого его так и ненавидит наша власть. Она заставила его бежать из родной страны в сентябре двадцать третьего года. А сейчас хочет расправиться с ним руками германских судей. Этого нельзя допустить. Я никогда не выезжала из Болгарии. Но теперь, на старости лет, мне придется, видно, поехать, чтобы рассказать людям правду о Георгии Димитрове. Я все еще верю, что правда сильнее лжи.
…И она стала собираться в далекий путь.
«СМОТРИНЫ»
Долго ли можно правду держать взаперти? Порой кажется — вечно. Есть тяжелые тюремные засовы, есть каменные стены такой толщины, что из пушек пали — не услышишь… Есть штыки и пули, есть намыленные веревки и топор палача — испытанные средства борьбы с теми, кто тянется к истине. И есть бдительные стражи, готовые грудью преградить правде путь к людям.
Но она проходит через все кордоны. Рано или поздно. Бывает, что поздно. Но обязательно проходит. И человек узнает все, что от него скрывали.
Правда о событиях в мире, случившихся после того, как за Димитровым захлопнулись двери тюрьмы, пришла к нему с большим опозданием, и путь ее был извилист и сложен. Но все же она пришла. Первым вестником этой правды была фашистская газетенка «Моргенпост» — единственная, которую ему разрешили читать. Притом — нерегулярно. И каждый раз после скандалов и жалоб.
Конечно, в самой газете не было ни слова правды. Вранье, передержки, трескучее бахвальство, отборная брань, клевета — все то, к чему прибегает фашистская диктатура, чтобы оболванить простаков, переполняло страницы этого грязного листка. Но для человека, умеющего читать между строк, и брань врага, и напыщенный вздор невежды, и заведомая ложь газетного вруна — ценный источник информации. И конечно, материал для раздумий.
«Враги Германии, — читает Димитров в «Моргенпост», — из кожи лезут вон, чтобы выгородить презренного агента международного коммунизма Димитрова и других террористов, поднявших руки на великие завоевания нашего народа…» Его не тошнит от этого набора дешевых штампов, крикливой демагогии, оскорблений и лжи. Ведь он политик, солдат, профессиональный революционер. Его нервы достаточно крепки, чтобы выдержать любой вздор. Он читает внимательно — слово за словом. По нескольку раз. И делает выводы.
«Из кожи лезут вон, чтобы выгородить…» Значит, мир борется за него. Значит, все честные люди земли, самые светлые и благородные ее умы выступили в его защиту. В защиту той правды, которую он представляет.
Димитров никогда не сомневался в том, что так и будет. Теперь он имел безусловное подтверждение: так и есть!
Из другого номера газетки он узнал, что «заклятые враги великой Германии», «продажные изменники» и разные «прихвостни заграничного капитала» сочинили, нет, не сочинили — «состряпали… гнусный пасквиль на исторические события, единодушно одобренные всем немецким народом». Речь шла о «Коричневой книге», изданном за рубежом сборнике документов и свидетельских показаний, разоблачавших подлинное лицо нацизма. В этой книге была и восстановленная по горячим следам правда о поджоге рейхстага, так не похожая на тот фарс, который готовились разыграть с помощью судей и прокуроров фашистские главари.
Друзья Димитрова — и значит, настоящие друзья Германии — тщетно добивались возможности передать ему эту книгу. Ведь она могла помочь Димитрову и его товарищам подготовиться к поединку в зале суда, могла стать оружием в их борьбе с обвинением. Но обвинителям никак не хотелось приумножать силу своего противника. И «Коричневая книга», отправленная Димитрову Комитетом борьбы за его спасение, не дошла до адресата.
Однако адресат все же узнал, что такая книга существует. Узнал из ругательств, которыми осыпали ее составителей лакействующие журналисты.
Оружие, которое старательно прятали от него, все же попало в его руки.
…Остроумный надзиратель оказался прав: в тюремной библиотеке действительно не было коммунистической литературы, но зато в изобилии — произведения классиков: Гомера, Софокла, Данте, Сервантеса, Шекспира… Как ни странно, они сохранились в библиотеке даже после фашистских «чисток».
Эти книги пригодились Димитрову не только для удовольствия: они помогали ему еще лучше усвоить немецкий язык. Конечно, общий смысл сказанного Димитров понял бы всегда: его познания в немецком были превосходны. Но общий смысл — это совсем недостаточно для такого процесса! Каждое слово, которое прозвучит в судебном зале, он должен понять точно так же, как поймут его судьи, прокурор, публика и журналисты — с его вторым, третьим планом, с подтекстом и иносказаниями. Во всей его глубине…