Но заботливый Никола Пенев слишком уж постарался задобрить лодочников, обильно снабдив их сливовицей и вином. Ночью, когда Димитров и Колароб спали, лодочники перепились, тем более что неожиданно подул холодный ветер и они изрядно продрогли. Под утро одному из них захотелось воды, он нацедил ее из бочонка, но спьяну забыл завернуть кран, и вся питьевая вода вытекла. К тому же они сбились с курса и в темноте потеряли из виду вторую лодку: как потом оказалось, там сочли за благо вернуться в Варну. На первой же лодке было решено продолжать путь, только сделать изрядный крюк — зайти в устье Дуная, чтобы запастись питьевой водой. Легкомыслие гребцов грозило обернуться задержкой на целый день, а то и на два.
Путь лежал вдоль берегов Румынии, и контрабандисты взгрустнули по дому. Ни словом не предупредив пассажиров, они направились к своему родному приморскому поселку — в надежде, не привлекая внимания полицейских, узнать что-нибудь о доме, о родных.
Когда Димитров и Коларов поняли, какую шутку сыграли с ними гребцы, уже было поздно. На всех парах к ним шло румынское сторожевое судно. Оставались считанные минуты, чтобы избавиться от самых опасных улик. Пассажиры бросились тщательно обыскивать лодку.
Просто счастье, что Димитров немедленно принял решение сделать это. Иначе все кончилось бы совсем плачевно. Оказалось, что контрабандисты еще в Варне втихомолку польстились на «левый заработок» — мало им было денег, полученных от Пенева! — согласились доставить в Одессу чемодан и несколько свертков от какого-то незнакомого субъекта, невесть как узнавшего про их маршрут. Они сами признались в этом Димитрову, с тревогой следя за кораблем, который шел им навстречу, — поняли, наконец, что шутки плохи и что жадность до добра их не доведет.
Димитров острым рыбачьим ножом взломал чемоданные замки: бумаги, бумаги, ничего, кроме каких-то бумаг. Пробежал глазами содержимое и едва не вскрикнул от гнева: это были шпионские донесения, которые неведомый автор даже не потрудился зашифровать!
Провокация была слишком явной, тем более что в свертках оказалось две бомбы. При первом же обыске этот «товар» должен был представить Димитрова и его товарищей как заурядных заговорщиков-террористов и подвести их, в лучшем случае, под каторгу, а то и под расстрел.
С борта приближающегося судна уже были слышны голоса что-то кричавших матросов, когда Димитров успел незаметно бросить в море и бомбы и чемодан. Других улик не было. Только делегатские мандаты и доклад о профсоюзном движении в Болгарии, который Димитрову предстояло сделать на конгрессе. Конечно, их тоже можно было бы уничтожить. Можно было назваться вымышленными именами, придумать благопристойную версию, почему оказались они вдруг у румынских берегов. Но и тогда, как тринадцать лет спустя, перед лицом неожиданного ареста за пределами своей родины, Димитров мгновенно принял решение: никаких анонимов, никакой попытки выкрутиться с помощью обмана и уверток! Только правду, ибо правда на его стороне.
Да, он Георгий Димитров, болгарский коммунист, депутат парламента, посланец своей партии на конгресс Коминтерна. Да, он пробирается в Москву нелегально, но не потому, что в этой поездке есть что-то преступное — просто война, политическая и военная блокада России лишили его возможности ехать в поезде или на пароходе. И он требует немедленного освобождения, ибо никаких нарушений румынских законов он не допустил: лодку задержали в четырех милях от берега, а это значит — в открытом море, потому что ширина румынских территориальных вод только три мили.
В румынской тюрьме Димитров и Коларов пробыли немногим больше трех недель. Неожиданно их вызвали к какому-то шефу.
— Господа, — сухо сказал офицер, пряча взгляд в разложенных перед ним бумагах. — Вам надлежит немедленно покинуть территорию Румынии и возвратиться на родину. — Он помолчал и добавил: — Смотрите больше не попадайтесь. В следующий раз вам легко не отделаться…
Радость от предстоящего освобождения омрачалась мыслью о том, что до Москвы они все-таки не добрались и что делегаты конгресса Коминтерна ничего не знают об их судьбе.
Но нет: об их судьбе знали. И не только знали…
Румынские товарищи по своим каналам получили полную информацию об аресте болгарских делегатов. Эта весть была тотчас передана в Москву. Конгресс Коминтерна с возмущением выслушал сообщение из Бухареста. Правительство Российской советской республики приняло решение взять под защиту жизнь и безопасность членов ЦК Коммунистической партии Болгарии, оказавшихся в иноземной тюрьме.
Нота народного комиссара иностранных дел Г В. Чичерина не оставляла для румынских властей никакой лазейки: или Георгий Димитров и Василь Коларов будут немедленно освобождены, или Советское правительство примет ответные меры в отношении интернированных революционной Россией румынских граждан.
Письменного ответа на ноту Чичерина не последовало. Ответом было освобождение болгарских делегатов.
Так впервые на себе самом ощутил Димитров реальную силу Советской России и международной пролетарской солидарности.
Г-ну адвокату д-ру Тейхерту
Лейпциг, август 1933 г.
Многоуважаемый г-н доктор!
Получил Ваше письмо от 27 июля и принял к сведению сообщение о том, что Имперским судом Вы назначены моим защитником.
Сообщаю Вам, что 20 июля я поручил свою защиту болгарскому адвокату Стефану Дечеяу (в настоящее время проживает в Париже, в отеле «Палас»), что, кроме того, через мою сестру, по моему поручению, приглашены в качестве моих защитников французские адвокаты г-да Джиаффери, Кампинки и Торез. По всей вероятности, они установят связь с Вами.
Что касается моего дела, то я крайне поражен тем, что обвиняюсь Имперским судом в связи с поджогом рейхстага. Судя по всем данным, предварительное следствие должно было непременно привести к выводу, что я не имел абсолютно никакого отношения к этому безумному и провокационному преступлению. Но, как видно, нами, тремя арестованными болгарскими эмигрантами, решили заполнить места не найденных действительных виновников. Ведь в политических процессах ярче всего обнаруживается, как юстиция используется в качестве инструмента политики…
КРЕПКИЙ ОРЕШЕК
Письма до него не доходят; газеты и книги приходится вырывать с боем, да и то совсем не те, что ему нужны; свиданий не дают; с «блицсудом» явно что-то не получилось, заела машина, скрипит, проворачивается с трудом… А он тем временем изнывает в мрачной и тесной камере, по-прежнему закованный в кандалы, несмотря на многократные протесты, на возмущение всей мировой общественности.
Дни идут медленно, но не зря: еще богаче стал его немецкий язык — тот, на котором ему предстоит сразиться с прокурорами, судьями и подставными свидетелями. Но ему кажется, что его лингвистические успехи все еще недостаточно велики. Да, он свободно читает по-немецки и пишет без единой ошибки, притом не какие-нибудь легкие житейские тексты, а официальные бумаги, юридические ходатайства с их замысловато-витиеватым, бюрократическим слогом. И — ничего, получается. Отлично получается — он это знает.
Но одно дело — читать и писать, а другое — вести судебный поединок. Тут нужен опыт полемиста, быстрота реакции, находчивость, умение моментально найти точное, острое, меткое слово. Всем этим Димитров владел в совершенстве: недаром парламентские противники, в бытность его коммунистическим депутатом Болгарского народного собрания, как огня боялись реплик, речей и ответов этого грозного оппонента. Но то было в болгарском парламенте, где он спорил и выступал на родном языке.