И снова она не послушалась «добрых» предупреждений и совсем не добрых угроз. На следующий день ее рассказ о свидании с сыном прочитали в заграничных газетах миллионы людей.
…Своей сестре Елене Димитров написал: «Я всегда гордился нашей мамой, ее благородным характером, твердостью и самоотверженной любовью, а сейчас еще больше горжусь ею. Желаю ей на долгие годы отличного здоровья и жизнерадостности, мужества, веры в будущее. Уверен, что мы еще встретимся и еще будем счастливы».
ФАШИЗМ ПОД СУДОМ
Еще до прихода гитлеровцев к власти самые крупные политические дела разбирались четвертой коллегией Имперского суда, находившейся не в Берлине, а в Лейпциге. Сначала фашисты еще старались представить себя хранителями давних традиций. Поэтому и было решено не ломать заведенный в прошлом порядок и передать дело, как встарь, Лейпцигскому суду. Обвинительный приговор был предрешен, исход процесса не вызывал у фашистов никаких сомнений, а разбирательство дела в дофашистском суде прежними судьями должно было придать этому приговору в глазах обывателя видимость полной объективности.
В газетах появилось сообщение о том, что суд начнется в Лейпциге 21 сентября. За три дня до этого Димитрова перевели из Моабитской следственной тюрьмы в камеру предварительного заключения при Лейпцигском суде…
Но Лейпцигскому процессу предшествовал другой — Лондонский. Он начался не двадцать первого, а неделей раньше.
14 сентября в Лондоне, в Юридическом клубе, собралось несколько сот человек — англичан и иностранцев. Всемирно известные журналисты… Ученые-правоведы из многих стран… Общественные деятели… Вот в дверях появилась знакомая по тысячам фотографий величественная фигура Герберта Уэллса. Вот, почтительно расступившись, пропускают старейших руководителей профсоюзов. В просторном зале уже давно не осталось ни одного свободного места, а люди все идут и идут…
Стол президиума слишком долго пустует, и это вызывает тревогу. Для тревоги есть все основания: накануне германский посол официально протестовал против этого заседания, и ответ английского правительства пока еще никому не известен.
Неужели сорвется?!. Эта мысль волнует каждого, и даже сообщение о том, что протест отклонен, не приносит спокойствия: мало ли что?.. А вдруг?!.
Но протест действительно отклонен: послу сообщено, что любое совещание юристов есть их личное дело. Запретить его нельзя, но правительство не несет никакой ответственности за решения, которые будут на нем приняты.
И за это спасибо! Лишь бы только совещание состоялось. Ведь, в сущности, никакое оно не совещание, а суд. Неофициальный, но суд, чей авторитет ничуть не уступает авторитету судей, облаченных в длинные широкие мантии. Потому что составляют его крупнейшие юристы из разных стран, потому что он судит, соблюдая веления закона; но главное — потому, что он живой голос совести всех честных людей на земле.
Места в президиуме занимают наконец те, чьи имена известны повсюду. Сэр Стаффорд Криппс звонит в колокольчик, приглашая к тишине, и своим глухим голосом произносит краткое вступительное слово.
— Дамы и господа, уважаемые гости, собравшиеся сюда со всех уголков земного шара. Мне выпала высокая честь открыть заседание Международной следственной комиссии, которая, повинуясь исключительно своей совести, своему нравственному долгу и откликаясь на настойчивый призыв мировой общественности, поставила целью установить истину о том, что происходит сейчас в Германии: действуют ли там какие-либо законы, ограждающие права человека, соблюдаются ли свободы, установленные пока еще не отмененной конституцией, существуют ли для человека, подвергнутого следствию и преданного суду, гарантии от произвола.
Корреспонденты спешат записать каждое слово оратора: газеты во всем мире ждут сообщений об этом единственном в своем роде суде. Еще бы!.. Известные ученые и юристы, люди, чей опыт и чья беспристрастность ни у кого не вызывают сомнений, собрались, чтобы вынести приговор тем порядкам, которые воцарились в великой стране, бывшей некогда очагом культуры и просвещения. Что же стало с ней, этой страной? Верно ли, что она погрузилась во мрак средневековья, что там бесчинствуют палачи и ни один человек не может чувствовать себя в безопасности? Или все это вымысел, клевета каких-то загадочных ее врагов, как об этом твердят повсеместно гитлеровские подпевалы?
И потом — этот странный пожар в рейхстаге… Официальные заявления германского правительства полны неясностей и противоречий. Надо все проверить заново, надо доискаться до истины и узнать, кому было выгодно поджечь рейхстаг. Потому что тот, кто выигрывал от поджога, скорее всего и есть поджигатель.
Фашисты возмущаются: зачем, мол, иностранцы лезут в наши дела? Мы сами во всем разберемся. Скоро начнется суд, и уж он-то доберется до истины…
Но может ли быть свободен суд в несвободной стране? Можно ли верить его решениям, если они продиктованы сверху? И разве безразлична людям, где бы они ни жили, судьба всех, кто борется за правду, за свободу, за жизнь, достойную человека?..
Вот о чем думал каждый, кто пришел в этот зал, слушая вступительную речь Стаффорда Криппса. А Криппс рассказывал о том, что хотя комиссия еще не начала работать, а какие-то невидимые силы уже оказывают на нее нажим: запугивают, клевещут, подкупают. И уже есть первые жертвы этого нажима: угрозы заставили отказаться от участия в работе комиссии представителей Швейцарии и Италии. Кто же это боится истины? Кому она помешает? Ведь правде гласность не страшна. Она опасна только для лжи. Для подлости. Для преступлений.
— Мы горячо приветствуем тех, — заканчивает Криппс свою речь, — кто не поддался угрозам и клевете, кто остался верен профессиональному и общественному долгу и пришел исполнить его во имя идеалов гуманизма и правды… Позвольте мне на этом закончить свое краткое слово и передать бразды правления человеку, энергия, настойчивость и принципиальность которого обеспечили созыв этого совещания и, я уверен в этом, его конечный успех.
Поднялся человек, имя которого Криппс не назвал — не назвал потому, что в этом не было ни малейшей нужды. Его имя знали все, кто собрался в лондонском Юридическом клубе. Знаменитый юрист, королевский советник, видный общественный деятель. Когда возникала опасность войны, когда в какой-либо точке земного шара особенно нагло попирались демократия и свобода, когда невинному человеку угрожала виселица или плаха, он всегда спешил на помощь. Он-то и возглавил борьбу юристов и всех честных людей из капиталистических стран против попрания юстиции в фашистской Германии, за свободу Тельмана, Димитрова и других узников гитлеризма.
Этого человека звали Деннис Ноэль Притт.
Нелегко далось ему решение возглавить работу Международной комиссии, которую сразу же кто-то метко назвал «общественным трибуналом». Английскому юристу трудно представить себе, как это можно собраться нескольким людям, хотя бы и очень почтенным, известным, пользующимся признанием и авторитетом, объявить себя без всяких полномочий судом и вынести приговор правительству иностранной державы, или какому-либо министру, или — еще того хуже — законному суду в другой стране!.. Должно было пройти какое-то время, пока новости, одна ужаснее другой, каждый день приходившие из Германии, не убедили его в том, что «законность» фашистского правительства и фашистского суда не более чем ширма, за которой творятся кровавые злодеяния, и что, в сущности, речь идет о банде преступников, обманом и силой присвоивших себе «право» расправляться с честными, ни в чем не повинными людьми.
— Заседание Международной следственной комиссии объявляю открытым, — в мертвой тишине зала сказал Притт, и все, кто слышал его слова, не могли не почувствовать, что присутствуют при событии, которое навсегда войдет в историю.
Рядом с Приттом, за длинным столом, покрытым старинным зеленым сукном, сидели несколько человек. Это им предстояло решить, какие преступления уже успел совершить гитлеризм. Главный пункт обвинения против фашистов был такой: «Поджог рейхстага, чтобы свалить вину на коммунистов и окончательно захватить власть»…