В один из дней дошла очередь до свидетеля Вильгельма Кенена, бывшего германского депутата от партии коммунистов, того самого, которого еще 28 февраля фашисты объявили соучастником поджога лишь потому, что за несколько часов до начала пожара он находился в здании рейхстага. Фашисты боялись, что он был очевидцем затеянной провокации. Чтобы заранее бросить тень на его показания и расправиться с ним, фашисты и объявили Кенена соучастником поджога.
О том, что Кенен будет допрошен, знали только члены комиссии. Но опасность от этого нисколько не уменьшилась. Достаточно было Кенену появиться в зале, и секретный фашистский агент мог бы тотчас сообщить об этом своим дружкам, шныряющим по улицам Лондона. Проследить за Кененом и выкрасть его было для гестаповцев делом наипростейшим.
— Господа, — сказал Притт, обращаясь к залу, — сейчас нам предстоит заслушать очередного свидетеля. В силу некоторых обстоятельств я вынужден предварительно принять чрезвычайные меры, Английский закон не позволяет частному собранию юристов принудительно держать людей взаперти. Поэтому замкнуть двери этого зала, арестовав на час или два присутствующих здесь лиц, я не вправе. Но я вправе просить незамедлительно покинуть зал тех, кто имел намерение уйти в ходе предстоящего допроса. К тем же, кто останется, у меня покорнейшая просьба-выходить из зала только с моего разрешения.
Это тоже, конечно, ни для кого не было формальной обязанностью — отпрашиваться у председателя. Но теперь уже каждый без спросу поднявшийся со своего места привлек бы к себе внимание зала.
— С Георгием Димитровым, — сказал Кенен, — я вообще не был знаком. И никогда с ним не встречался… Двадцать седьмого февраля я часов до восьми вечера работал в одном из кабинетов, отведенных депутатам-коммунистам, — редактировал текст выступления на предстоящем предвыборном митинге. Когда я спустился в вестибюль, меня поразила исключительная предупредительность швейцара. Поразила потому, что он был фашистом и давно уже не скрывал своей ненависти к коммунистам. А тут вдруг расплылся в любезной улыбке. «Зачем, — спрашивает, — вы торопитесь, господин Кенен? Посидели бы еще, поработали бы в тишине. Когда кругом никого нет, лучше работается, ведь правда?» Я подумал тогда, что это просто насмешка; с чего бы фашисту заботиться об условиях для моей работы?.. Ну, а после пожара разгадать эту хитрость было уже нетрудно: если бы я остался в рейхстаге еще хоть полчаса-час, меня просто задержали бы «на месте преступления»…
Десятки добровольных помощников охраняли запасной вход, через который немедленно вывели бы Кенена, если бы хоть один человек вышел из зала. Во дворе клуба на этот случай дежурило восемь машин, и в каждой из них лежал костюм, чтобы Кенен мог переодеться, и грим, который в несколько минут изменил бы его лицо.
Но ни грим, ни костюмы использовать не пришлось. Из зала никто не вышел, и Кенен довел свой рассказ до конца. Через несколько часов его уже не было в Англии. Фашистские ищейки так и не напали на его след.
…Допрашивают друзей Георгия Димитрова, его давних соратников по общему делу, вместе с ним прошедших тюрьмы, подполье и эмиграцию…
Приглашают на трибуну Елену Димитрову, сестру Георгия, — она тоже с детских лет вступила на путь революционной борьбы…
Правду о Димитрове и об интернациональном братстве трудящихся рассказывает хорватский коммунист Джуру Цвиджио…
Ровно в полдень 18 сентября Притт объявил заседание закрытым и сообщил, что комиссии требуется сорок восемь часов для составления приговора.
Вечером 20 сентября гигантский зал Кекстон-холла был переполнен. Там, на массовом митинге трудящихся, Международная следственная комиссия решила обнародовать свой приговор.
Обвинительный приговор фашизму: комиссия признала, что в Германии после прихода гитлеровцев к власти попраны все законы, все права и свободы граждан, все гарантии правосудия.
Оправдательный приговор Димитрову и его товарищам: «Обвиняемые в поджоге рейхстага коммунисты, как установлено тщательно проведенным расследованием с участием многочисленных свидетелей и экспертов, не имели к пожару ни прямого, ни косвенного отношения. Все нити преступления ведут к дому председателя рейхстага Геринга, где собирались поджигатели, и где они укрылись, и откуда только и могли быть доставлены в здание рейхстага горючие материалы».
Тем же вечером полный текст приговора, объявленный в Кекстон-холле на английском и французском языках, был передан крупнейшими радиостанциями мира.
Тем же вечером грандиозные митинги и демонстрации прошли в Лондоне и Париже, Нью-Йорке и Чикаго, Стокгольме и Брюсселе… «Освободите Димитрова!», «Свободу жертвам фашизма!» — было написано на плакатах, которые несли демонстранты.
На следующее утро в Лейпциге, за полчаса до того, как открылось заседание Имперского суда, перевод приговора был вручен судьям, обвинению и защите представителями Международной следственной комиссии американским адвокатом Лео Галлахером и французским адвокатом Марселем Виларом.
Вручить его подсудимым было категорически воспрещено. А за одно лишь его чтение «вольными» гражданами, как раньше — за чтение «Коричневой книги», грозила тюрьма.
По телефону через Прагу
от нашего специального корреспондента
«Правда», 1933 г., сентябрь
Споком веку принято сравнивать с театральным представлением всякий нечестно сфабрикованный судебный процесс, используемый для политических провокаций и обмана широкой публики, Но представления бывают разные, По-разному весело бывает в зрительном зале, на сцене и за кулисами.
Трагическая пьеса, какую вздумали поставить и разыграть на подмостках верховного суда а Лейпциге, пугает и нервирует прежде всего самих постановщиков.
Оттого еще за два дня до начала суда город превращен в вооруженный лагерь. Легионы полиции, жандармов, штурмовиков непрерывным потоком движутся по улицам на грузовиках, в мотоциклах, в конном и пешем строю.
Из боковых улиц выходят на главные угрюмые процессии обтрепанных людей и плачущих женщин в тесном кольце полицейских винтовок. Это жертвы новых и новых облав в рабочих кварталах. Совершенно фантастическое число арестов произведено среди рабочих-печатников. Это понятно: Лейпциг — мировой типографский центр. Наперекор всем ухищрениям и кровавым расправам фашистских палачей Лейпциг оказался к моменту процесса наводненным боевыми листовками компартии, разоблачающими смысл судебного обмана и подлинных поджигателей рейхстага. На многих перекрестках ночью появились революционные надписи.
Надо удивляться силе классового мужества неведомых подпольных смельчаков, рисковавших жизнью буквально за каждую букву своих надписей в этом городе, прослоенном полицией, шпионами, вооруженными погромщиками.
Даже обладателей входных билетов в зал заседания суда, стократно проверенных и профильтрованных заранее, — даже их подвергают поголовному личному обыску при входе. Случай, единственный за всю всемирную историю судебных процессов от царя Соломона!.. Протесты не помогают. Секретариат суда отвечает, что это делается… для «общей безопасности».
В переполненном молчаливом зале сидит на скамье подсудимых Эрнст Торглер… страшно исхудалый, со впавшими щеками. Рядом с ним сидят три болгарских товарища. Впервые со времени ареста посаженные вместе, они приветственно переглядываются.
Ван дер Люббе, в синем арестантском платье, с кандалами на руках, тупо, неподвижно смотрит себе под ноги. Медленно поворачивая дегенеративное лицо, тяжело подыскивая слова, Ван дер Люббе отвечает на вопросы.
Какое жалкое, страшное впечатление производит этот человеческий подонок, на котором фашистская юстиция хочет построить ответственнейший политический процесс!..
ДИМИТРОВ ОБВИНЯЕТ
