Упершись руками в бока — его любимая поза! — Геринг внешне спокойно, с брезгливым презрением рассматривал Димитрова.
— Я слышал, что вы хитрец, — ответил он, — и теперь вижу, что это действительно так. Откуда мне известно?! Уж не думаете ли вы, что я хожу туда и сюда и проверяю чужие карманы. Этим занимается полиция и докладывает мне. Теперь вам ясно?
Бюнгер ободряюще кивал головой: ему-то все было совершенно ясно. Ему — может быть. Но не Димитрову.
— Однако трое чиновников уголовной полиции, которые арестовали и первыми допросили Ван дер Люббе, единодушно заявили, что партбилета у него найдено не было. Кто же тогда сообщил о партбилете господину премьер-министру?
— Из мелкой ошибки, — угрожающе сказал Геринг, — вам, Димитров, не удастся сделать большую игру. Ваши старания напрасны. В суете и суматохе какой-то полицейский дал неточные сведения. Я принял их на веру и сообщил печати. Имеет ли этот факт хоть какое-нибудь значение? Разумеется, нет. Вы слышите, Димитров: разумеется, нет!
Чем больше разъярялся Геринг, тем спокойнее чувствовал себя Димитров. Сохраняя полное самообладание, он возразил:
— То, что разумеется для господина премьер-министра, еще требует тщательного рассмотрения и проверки. Важнейшая улика не перестает быть таковой, даже если ее назовут не имеющей значения мелкой ошибкой. Я позволю себе спросить господина премьер-министра и министра внутренних дел, почему полиция проверяла лишь одну, а не несколько версий причин поджога рейхстага?
Димитров задавал вопрос, глядя прямо в глаза Герингу. Было интересно наблюдать, как наливается кровью самодовольное лицо премьер-министра с рыхлыми, отвисающими щеками и как снуют под ними желваки. Геринг ответил почти шепотом — было ясно, что раздражение его достигло предела и что на следующем вопросе он сорвется.
— Вам угодно министра спрашивать о том, с чем Следует адресоваться к обычному полицейскому следователю. Но будьте спокойны: цель ваших провокационных вопросов для всех очевидна. Меня не интересует личность каждого преступника, мне важно знать, политическое это преступление или нет. Да, Димитров, поджог рейхстага — политический акт, и я точно знаю, что преступников надо искать в вашей партии. — Потрясая кулаками, он закричал: — В вашей, вашей партии — этой банде преступников, которую надо уничтожить!
Зал загудел, снова застрекотали кинокамеры. Бюнгер тщетно пытался восстановить тишину. Но никакой шум не мог заглушить голос Димитрова:
— Известно ли господину премьер-министру, что партия, которую «надо уничтожить», является правящей на одной шестой части земного шара, а именно в Советском Союзе, и что Советский Союз поддерживает с Германией дипломатические, политические и экономические отношения, что благодаря торговым договорам Германии с СССР сотни тысяч германских рабочих смогли получить работу на заводах, выполняющих эти заказы?
— Да замолчите же вы… — возмутился судья. — Я запрещаю — слышите, запрещаю! — вести вам здесь коммунистическую пропаганду…
Димитров развел руками:
— Но я и не собирался этого делать. И не собираюсь. Господин Геринг ведет здесь национал-социалистическую пропаганду, вы его, однако, не перебиваете.
Он повернулся к Герингу, спросил в упор, облокотившись о деревянный барьерчик:
— Известно ли вам..
Вот когда наконец Геринг сорвался. Он заорал тонким, бабьим голосом:
— Я скажу вам, что мне известно, мне и германскому народу. Что вы просто мошенник, которого надо повесить!
Бюнгер беспомощно смотрел в зал. Какой позор: завтра весь мир узнает, что почтенный, уважаемый судья позволил превратить суд в балаган. Конец карьере… Сами же фашисты выбросят его на свалку. Скажут: не оправдал надежд…
Он попытался спасти положение.
— Димитров, — сказал Бюнгер, — пусть вас не удивляет, что свидетель так негодует. Его можно понять. Ведь я строжайше запретил вам вести здесь коммунистическую пропаганду.
Димитров вежливо поклонился:
— Негодование господина Геринга меня нисколько не удивляет. Я доволен ответом премьер-министра.
Бюнгер вскипел:
— Мне совершенно безразлично, довольны вы или нет. Я лишаю вас слова.
— Но, господин судья… — попытался возразить Димитров, и в этот момент с Герингом случилась истерика.
Нервы не выдержали. Гримаса перекосила его лицо, он схватился за барьер, чтобы не упасть, и крикнул:
— Вон, подлец!
— Выведите его! — Бюнгер дал знак полицейским, которые все время стояли наготове.
И тогда Димитров выкрикнул на весь зал свою знаменитую фразу, которая сразу же стала крылатой и, за один день облетев весь мир, навсегда вошла в историю:
— Вы боитесь моих вопросов, господин премьер-министр!
— Берегитесь! — орал вслед ему Геринг. — Подлец, даже если суд вас выпустит на волю, я все равно с вами расправлюсь! Все равно!..
Подталкиваемый полицейскими, Димитров выходил из зала с сознанием исполненного долга: теперь пусть хоть убивают, свой бой он уже выиграл. Что бы дальше ни случилось, победа останется за ним.
Остановить руку палача!
Правда, 9 ноября 1933 г.
Мрачное представление на подмостках германского верховного суда близится к развязке. Уже близка расправа, пахнет кровью. Накалена до крайности атмосфера в судебном зале и вокруг него. Не остается никаких иллюзий относительно намерений, какие имеет фашистское руководство в отношении судьбы своих четырех пленников… Это подтверждается открыто кровожадным тоном, который приняла за последние три дня фашистская пресса. Она требует четырех голов, и требует их немедленно без всякой дальнейшей проволочки.
6 ноября в правящих кругах Берлина возник проект — свернуть процесс до 10-го, окончить его «коротким замыканием», проведя прения сторон в один день с тем, чтобы 11-го в ночь перед выборами приговор был приведен в исполнение.
В ускоренном окончании процесса и немедленной казни приговоренных видят единственный выход из того международного скандала, в который превратилось выступление Геринга на суде.
…Парад окончен, больше показывать нечего. У тюремщиков остался один-единственный аргумент: казнь четырех людей, повинных только в том, что они принадлежат к лагерю врагов фашизма и открыто и мужественно об этом заявляют.
Настали дни, когда пролетарская общественность всего мира должна не спускать глаз с фашистского судилища. Надо поднять все силы в мире, чтобы остановить руку палача, занесенную над головами четырех товарищей.
ДОКТОР ФИЛОСОФИИ
Герман Геринг был главным козырем. Весь мир увидел, что этот козырь бит; Геринг взял верх голосом, наглостью и угрозами, но что он мог противопоставить неотразимой убедительности доводов невиновного человека, который отстаивал свою правоту, свои идеи?!
Фашисты, конечно, раструбили в газетах о «замечательной победе» премьер-министра над коммунистическим «поджигателем». Для них это трудности не составляло: ведь все газеты принадлежали только им. Но, по старой пословице, это означало делать хорошую мину при плохой игре. Потому что никого Геринг не победил, а попросту провалился. И фашисты сами понимали это.
Несколько дней они размышляли: как быть? Нельзя же закончить процесс истерикой, которую устроил Геринг!.. Ведь его выступление устроили только затем, чтобы произвести впечатление на немцев и на весь мир. Впечатление-то Геринг произвел, но совсем не то, на какое рассчитывал.
И тогда спасать положение взялся Геббельс — министр пропаганды, главный фашистский специалист по оболваниванию простаков. До сих пор гитлеровцам казалось, что ему это очень здорово удается. Решили попробовать еще раз.