— Не говори ерунды. Я ждал десять лет, чтобы сказать тебе правду. Правда, теперь единственное, что тебе остается, это поверить мне на слово. Мой отец видел нас в ту ночь.
— О, Боже! — пробормотала Кэйт.
— На следующее утро по дороге в аэропорт состоялся наш первый и последний мужской разговор.
Команчо закрыл глаза, вспоминая этот один из самых тяжелых в его жизни дней. В его памяти всплыл образ отца, сидящего за рулем потасканного грузовичка. Тогда он выглядел очень решительно и вместе с тем неловко в своем единственном костюме.
— Это замечательный день, — говорил Орри, жуя свой любимый табак. — Никогда не думал, что кто-нибудь из моих потомков будет удостоен колледжской стипендии. Как жаль, что твоя мать… — голос Орри ломался, от волнения и переходил на хрип.
Команчо знал, что время превратило его мать в памяти Орри в Божество. Он говорил, что она была индейской принцессой, для которой обернулось трагедией дурное отношение к ней окружающих людей. Однако
Команчо, в отличие от отца, стыдился своей матери даже после ее смерти. Несколько выцветших фотографий сохранили материнский облик: кожа принцессы была абсолютно красной.
Он унаследовал ее скулы и черный, как смоль, цвет волос и все детство боялся, что станет еще больше похож на мать. В далеком теперь уже прошлом Команчо был уверен, что она безбожная падшая тварь, бежавшая с другим мужчиной, после того как Орри получил серьезную травму спины и не мог выступать на родео.
— Ты молодец, — голос Орри прервал тревожные мысли Команчо, — ты почти все сделал отлично. Но есть кое-что плохое. Я не спал прошлой ночью и решил пройтись, подышать свежим воздухом. Я увидел, как ты пошел к реке… В общем, там я видел тебя с мисс Кэтлин.
Команчо покраснел. Сознание того, что отец шпионил за ними, расстроило его чуть ли не до слез.
— Я не обвиняю тебя, сынок, — голос Орри был неожиданно мягок. — Я когда-то тоже был молод и полон надежд, поэтому, поверь мне, надо прекратить это с самого начала.
Команчо был потрясен. Лучше умереть, чем слушать, что говорит отец.
Но, может, он не правильно понял Орри? Может, отец говорит совсем о другом?
— Ты о чем? — с замиранием сердца спросил Команчо.
— Надо прекратить такого рода отношения с мисс Кэтлин до того, как это заметит ее отец. Хэнк Прайд — суровый человек. Он не простит того, кто обесчестил его дочь.
— Ты ничего не понимаешь! — Команчо был в ярости:
— То, что ты видел прошлой ночью… В общем, это было впервые. Я не сделал бы ничего, что могло принести вред Кэйт или Хэнку — какая разница. Просто так получилось. Но теперь она слишком много для меня значит!
— Конечно же, принимая во внимание, что образования у твоего отца почти никакого, ты вряд ли послушаешь меня. Но ее обо всем можно прочитать в этих чертовых книгах! Больше всего на свете нужна интуиция. Моя собственная подсказывает, что Хэнк Прайд немедленно прогонит нас обоих, как только узнает о случившемся.
Раньше Киллианов в округе ни в грош не ставили, и Команчо знал, как много сделал отец, чтобы исправить дурную репутацию семьи. К тому же он мог представить себе, как посмотрит на него владелец процветающего ранчо Хэнк Прайд, если узнает о них с Кэйт, — картина вырисовывалась неутешительная.
Кем был Команчо? Нищий сын, наполовину индеец. Отчаяние охватило его. У него нет никакого права на такую девушку, как Кэйт, нет никакого права ставить под удар своего отца, в поте лица добывающего хлеб насущный…
— Я обещал Орри порвать с тобой. Поэтому мне пришлось просить друзей сказать тебе, что я влюбился в другую. И ведь это пошло на пользу, не так ли? Ты уехала в Нью-Йорк и великолепно провела эти годы!
Кэйт с трудом выслушала Команчо до конца. Ей хотелось выть от обиды.
— Великолепно провела время?! Ты думаешь, я только и делала, что развлекалась?! — гневно воскликнула она. — Черт побери! Мне пришлось сделать аборт.
У Команчо перехватило дыхание. Белый как полотно, он с трудом оправился от услышанного.
— Боже мой. Почему ты не сказала, что беременна?
— К тому времени, как я узнала об этом, мне сказали, что ты уже с другой.
— Но аборт…
— Не смей меня судить! Мне было восемнадцать лет, я была одна в чужом городе; Хэнк не отвечал на мои письма и звонки! Если бы не Мимс, не знаю, сумела ли бы я все это пережить. Я чувствовала себя настолько уничтоженной, настолько неспособной заслужить чью бы то ни было любовь, что шла в постель с любым мужчиной. Дьявол, им даже и просить-то не приходилось! Достаточно было купить мне рюмочку крепкого и поманить пальчиком. Но секс не спасал, а лишь утешал на час или два. И чем больше я себя раздавала, тем сильнее чувствовала к себе отвращение. Ты можешь назвать это великолепно проведенным временем, но, поверь, это хуже ада.
— О, Боже мой, Кэйт, прости меня! Я искренне верил, что наше расставание — к лучшему.
— Для кого? Может быть, для тебя и Орри. Но не для меня! Мимс взяла на себя все хлопоты, связанные с абортом, и помогла мне выдержать первый год одиночества.
Кэйт трясло. Казалось, еще немного и ее сердце разорвется на тысячи мельчайших частиц. Взглянув на Команчо, она поняла, что он чувствует себя не лучше. Его лицо исказила гримаса страдания.
— Я бы все отдал, чтобы хоть что-нибудь исправить, — собравшись с духом, Команчо поглядел Кэйт в глаза. — Мне невыносимо, мне безумно стыдно… Не знаю, как и сказать. Но если бы я только знал…
Видя, как искренне страдает Команчо, Кэйт вдруг почувствовала мучительную боль в сердце. За десять лет она привыкла во всех своих бедах винить его одного — так проще было справиться с горем, с одиночеством. Теперь же она всем сердцем жалела Команчо-мальчика, вынужденного подчиниться отцу.
С каждым вздохом Кэйт казалось, что годами накопленная злоба покидает ее, оставляя после себя глухую, ноющую пустоту. Глубоко в душе ей все еще трудно было до конца расстаться со своей обидой. Но так долго незаживающая рана уже начала затягиваться.
Пытаясь смотреть глазами постороннего человека, которому не пришлось испытать двадцать лет неуверенности, страха и ненависти, Кэйт разглядывала все еще взволнованного Команчо. Что и говорить, он был чертовски сексуален. Но главным в его внешности все-таки оставалась мужественность.
Предлагая ей помощь, он предлагал свою силу.
— Я очень рада, что наконец знаю об Орри. Ты прав — никогда не поздно узнать истину, — сказала Кэйт. — Теперь время сложить оружие и приняться за дело, не так ли?
Стоит ли говорить, как Команчо обрадовался примирению с Кэйт. Он был в ужасе, узнав, какую цену выставила ей судьба за одну ночь страсти. Теперь же ему приходилось бороться с собой, со своим мужским самолюбием. Команчо хотел больше, чем прощения, — он хотел любви.
За первые дни, проведенные дома, Кэйт успела сделать уйму разных дел. Постоянно она была так занята, что не хватало времени перевести дух и хорошенько поразмыслить над происходящим. Часы уходили на разговоры с Гарнером Холлацдом, на встречи с полезными людьми, участие которых могло бы принести пользу на ранчо, на расспросы Дельты о состоянии построек и дома. Кэйт хотелось как можно скорее привести в порядок ранчо. Вечерами она и Хэнк мирно болтали, наверстывая потерянные годы взаимного непонимания. Однако, садясь за руль своего «кадиллака», чтобы заехать в хьюстонский дом Авери, Кэйт думала только о Команчо.
Работа с ним, совместное составление бюджета, разработка деловых планов и прочее — убедили Кэйт в том, что Команчо умный и образованный человек. Часами они просиживали бок о бок в офисе. Рядом с ним Кэйт, как никогда, ощущала силу его мужского обаяния. Оглядываясь назад, она отмечала, сколь осторожно и робко входил он в ее новую жизнь.
Кэйт планировала поездку в Хьюстон не только как поиск капитала, необходимого для основания Аутбэка, а скорее как бегство, хотя бы временное, от Команчо, от его неусыпной опеки. Но, несмотря на то что машина все дальше и дальше отъезжала от ранчо, навязчивые мысли о нем не покидали ее.