Проскакиваем. Вслед за нами, переваливаясь и подпрыгивая, преодолевает наледь еще один ЗИЛ.
Потом красная ракета, оставив дымный след, повисает над кабиной. Шипя, утыкается в снег.
Остановка. Одна из машин пробила лед и увязла в дымящейся воде. Час-другой — и вмерзнут колеса.
Матвеич, водитель злополучного зилка, стоит на подножке в латаных валенках, опасаясь ступить в воду. Матвеич немолод, он и летом в валенках ездит — нажил на дорогах ревматизм.
Стрельцов объявляет очередной аврал. Андрей Иванович и Андрей Борисович, шлепая по лужам, заводят трос. Это девятнадцатилетние ребята, рыженькие, рябоватенькие, похожие друг на друга, как новорожденные котята. Величают их по имени-отчеству, чтобы не путать: у ребят одна фамилия — Косых.
— Цепляй к моему! — кричит Антон Паламарчук.
Ребята набрасывают трос на буксирный крюк. Грузовик взвывает и в бессильной ярости царапает ледяную корку.
Паламарчук, цыганисто-смуглый красавец с гвардейскими усами, выскакивает на подножку.
— Подгоняй свою таратайку, Стрелец!
Вездеход впрягается в упряжку.
— Давай за руль, а я буду командовать, — говорит мне Стрелец.
Новая неизведанная радость работы охватывает меня.
С того дня, как я приехал в Козинск, во мне словно жили два человека. Один, настороженный и недоверчивый, был действительно я. А второй — тот, который разговаривал, делал какие-то дела и совершал поступки, существовал сам по себе, как двойник.
И вдруг все слилось в одно целое и я живу по-настоящему.
— Давай, Михалев, трогай.
Осторожно отпускаю сцепление, чувствую: за спиной, как гигантская стальная пружина, натягивается трос. Машина словно в стенку уперлась. Вот подалась стенка. Быстрее и быстрее. Вытащили!
И снова тряский, неуверенный бег грузовика по заснеженному зимнику. Плохо подмерзшее болото пружинит под колесами, выгибается дугой. И снова один из грузовиков оседает среди кочек, пробив потревоженный торфяной настил. Аврал. Суета. Гомон. Потные лица.
Вот как они «бьются», зимние дороги в Саянах.
Колонна подтягивается к ведущей машине, чтобы приготовиться к новому рывку. В кабину заглядывает баянист Шукшин.
— Задержись, Стрелец. У Матвеича радиатор потек.
Там, в тайге, в поселке сорок шестой партии, геологи с нетерпением ждут нашего поезда. Но не только это заставляет спешить в «сорок шестую». Стрельцу удалось выяснить: в начале апреля Жорка Березовский действительно выезжал к геологам. Вместе с Пономарем. Матвеич видел: две машины готовились к дальней поездке. Березовский вез фураж для лошадей, а у Пономаренко кузов был закрыт брезентом.
Но удивительное дело — в записях этот рейс Пономаря не был отмечен. Матвеич, который хорошо знал местность вокруг «сорок шестой», помог неожиданной догадкой. В семи километрах от поселка геологов находилось одинокое зимовье, принадлежавшее родителям Пономаря. Зимовье давно пустовало.
Не туда ли отвез Пономарь загадочный груз? Это и предстоит нам проверить.
Темная, тяжелая туча показывается из-за сопки; стволы чахлых березок становятся вдруг ослепительно белыми на свинцовом фоне.
Матвеич спешит к нашей машине. Пот бисерными каплями стекает на его рыжую бороду.
— Кое-как залатали, Стрелец. Трогаем! Оттепель ожидается.
— Снегопад вижу, а вот оттепели не чувствую.
— Почувствуешь, когда поживешь с мое.
Колонна снова отправляется в путь. Щетки «дворников» смахивают крупные снежинки со стекла.
— Ну все, застряли, — с горечью говорит Стрельцов. — Поддувало не проскочим.
Через полчаса подъезжаем к Поддувалу. Так называется ущелье, в котором даже при тихой погоде бушуют сквозные ветры.
Сейчас Поддувало — как аэродинамическая труба. Метровые сугробы преграждают нам путь. Белый вихрь намертво закрывает густой творожной массой стекла. Стрелец выскакивает из кабины.
— Стоп!
Машины останавливаются впритык — буферами к буферу. Словно стадо белых слонов сгрудилось близ ущелья.
Стрелец устраивает «летучку». Становится совсем темно. Мокрый снег тает на лицах.
— Надо ждать бульдозера от геологов, — предлагает Матвеич. — Если посреди ущелья застрянем — засыплет.
С ним соглашаются. Оставляем у машин дежурного и идем к «шоферской избе». У самого входа в ущелье стоит этот просторный сруб, выстроенный для водителей, пережидающих непогоду.
Единственное окошко постепенно приваливает снегом. Зажигаем лампу. Ребята, кряхтя, расстилают на нарах полушубки и ватники.
Неунывающий Шукшин уже извлек из черного футляра свой баян и вполголоса напевает: «Ты не лякайся, що мерзнешь, лебедонько, от того витра та хмар».