У перевала Ясного меня догоняет Петюк. В боковое зеркальце вижу знаменитый ярко-красный чехол на капоте. Берегись тракт, Петюк едет!
Он долго идет за мной, не решаясь на рывок. Здесь, на склонах Ясного, повороты за поворотом.
Таня прикорнула в углу кабины, не замечает ничего.
Я прибавляю газу. Красный нос ЗИЛа неотступно прыгает в дрожащем зеркале. Говорят, красный цвет самый раздражающий. Недаром быков дразнят красным.
Снег, выпавший за последние дни, сметен на обочины. Машина идет в коридоре из сугробов, ровно подрезанных челюстями снегоочистительных агрегатов.
Тракт, суженный снежными стенками, петляет без конца. Обгон здесь воспрещен. Я пропустил бы идущий следом тягач, чтобы только не видеть надоедливый чехол. Но Петюк и сам не намерен вырываться.
На коротком ровном участке дороги ухожу вперед. Куски льда и камни лупят в жестяные крылья.
Громыхает под колесами мостик.
И здесь Петюк, раскатившись и используя инерцию, начинает обгон.
Он выбрал самое неудачное место. Я уже не могу притормозить, а выступающая скала закрывает обзор.
Не сигналя, Петюк выходит вперед, и в зеркальце уже не красный радиатор, а дверца кабины и угол будки. Начинаю притормаживать — поздно. Из-за скалы навстречу выскакивает бензовоз. За ним вьется облако белой пыли, лучи солнца переливаются в снежных кристаллах.
Петюк должен отстать и уйти, спрятаться за мой прицеп. Ни мне, ни встречному не затормозить на скользкой дороге.
Но Петюк не хочет уступать. Он идет уже вровень со мной — кабина в кабину. В замороженном боковом стекле я не вижу его лица.
Таня по-прежнему не замечает разыгравшейся на тракте сцены.
Вот он, петюковский обгон. Петюк слегка выворачивает руль и прижимает край будки к моему левому крылу. «Будке-то что сделается? Ну, поцарапаю… А шоферу за крыло придется платить! Сразу отстанет, коли не дурак». Так он объяснял свою тактику в нашем первом рейсе по тракту.
Слышно сквозь рев двух двигателей, как скрежещет, разрываясь, крыло. Я даю руля вправо и нажимаю на тормоза.
— Держись, Таня!
К счастью, машину не заносит. Буфер ударяет в снежную плотно утрамбованную стенку. Потом тягач подскакивает, колесо залетает в скрытый под сугробом кювет, и машина останавливается.
Я выскакиваю. Бензовоз проносится, толкнув меня волной теплого воздуха. Петюк уже далеко впереди.
Все это длилось, наверно, не больше десятка секунд.
— Что случилось? — испуганно спрашивает Таня.
Я показываю на удаляющееся облачко снежной пыли.
— Петюк проехал!
Крыло смято и порвано. Белая металлическая мякоть поблескивает из-под слетевшей краски. И машину без посторонней помощи из кювета не вытянуть.
Ну ладно, посчитаемся, чемпион!
Рядом тормозит зилок. Я вижу озабоченное лицо Володи Стрельцова. Он выехал следом за мной из Козинска — такой уж у нас теперь уговор: стараться быть поближе друг к другу.
— Вот, — говорю я, похлопывая крыло и стараясь скрыть клокочущую во мне злобу. — Машина в дым, экипаж невредим.
— Кто, Петюк? Он меня тоже чуть не сбросил в кювет.
Мы заводим буксирный трос.
— Попробуем догнать Петюка, — говорит Володька.
— Догонишь его!
— Попробуем. Жми на всю железку.
Мы вытаскиваем застрявший тягач, и я вновь сажусь за руль. Что ж, попробуем догнать. Нельзя, чтобы такие, как Петюк и Пономарь, хозяйничали на тракте, не боясь отпора.
Тракт летит под колеса, мелькают столбы…
Неожиданная находка
Съеденный, ущербный лунный ломоть повисает над темными вершинами.
Боковое зеркальце вспыхивает солнечным зайчиком: Стрелец упрямо держится сзади.
В темноте мы въезжаем в Колонки, последнюю деревушку перед Наволочным. Машины сгрудились у заезжей избы, как овцы в загоне. Сразу узнаю машину Петюка — она стоит в стороне от остальных, в удобном для съезда месте.
— Ты подожди в кабине, Таня.
Коридор заезжей заставлен столами и лавками, у самовара сгрудились шоферы. Петюк рассказывает что-то, смеясь и размахивая пустой чашкой. Транзистор его стоит на столе среди раскрытых консервных банок.
Беру Петюка за отвороты кожаной курточки. Меня уже не остановить. Словно катишься куда-то с горы все быстрее и быстрее.
Близко вижу глаза Петюка. Они все еще продолжают смеяться, по инерции, но тут же гаснут и становятся прищуренно-злыми.
— Ты чего? — спрашивает он.
— Выйдем — объясню.
Все вокруг исчезает, и я вижу перед собой только Петюка, только его одного.