Пролистнул дальше. Новая запись через неделю.
«Начались допросы. Чертовы $. Надоело. Я-то знаю, что ничего интересного не было. Хорошо, не 37-й год, а то и не знаю, чем бы закончилось. Следователь смотрит волком. Если бы не Никита Сергеевич и его послабления, забил бы меня, фронтовика, прямо в своем кабинете. А так пронесло».
До самого шестьдесят первого года в «подземле» шла обычная жизнь. Читая архив, я ощущал себя немаленькой ее частью. Узнавал ситуации, представлял людей, которые по крупицам строили под землею город. Наверху в Слюдянке — одно, внизу на неисчислимых рудниках, штольнях, штреках и горизонтах — другое. Все ждал, вот-вот мелькнет таинственный значок еще раз, ну вот он… Но нет. Мне оставался только журнал с надписью «1961» — годом моего рождения.
Есть не хотелось, хотя время было послеобеденное.
Мысленно я пытался совместить на одной планете своих родителей, себя у мамки в животе и неумолимо надвигающийся странный $ где-то на отметке горизонта 172 метра.
«28 февраля 1961 г. Вечером домой зашел главный инженер и позвал на день рождения старшего сына Петра».
Запись была настолько необычной, что я, разомлевший на застекленном крыльце, встрепенулся. Владимир Петрович про жизнь на поверхности писал в своих рабочих журналах лишь в крайнем случае.
«Меня сразу насторожил его приход. Обычно веселый, он сейчас нес в себе какой-то секрет. Поинтересовался, в чем дело. Вместо ответа он достал из кармана и высыпал на тарелку горсть породы. Я присмотрелся и увидел в кальците необычно тонкий роковой оттенок. Поинтересовался: что, опять $? Оказалось, про К. знает только он и теперь я.
Рассудили промолчать. Авось пронесет. Пятно совсем небольшое и в укромном месте, хотя после случая в 1947-м Козлякин как с ума сошел и во все кальцитовые пятна пальцем тычет. Жадность у них в породе. Не удивлюсь, если и Вовка станет таким же».
Последняя запись — как раз в мой день рождения, 14 марта 1961 года: пошел сероводород. Что сталось с горизонтом на отметке 172 метра, из записей неясно.
Выходило, что решение о консервации штрека с сероводородом и каверны с таинственным $ принимал отец Петра. Как раз в 1961 году.
Понятно, что завещал мне свой архив Владимир Петрович не просто так. Но где разгадка? Вытащил и на скорую руку перелистал оставшиеся журналы. Ничего. Тогда я заглянул в самую глубину сундучка и увидел вполне современный конверт. Похоже, запечатан. Аккуратно вынул его, напоминая себе сапера. Внутри прощупывалось несколько листов. «Вот он, ответ», — сообразил я, неожиданно понимая замысел Главного Геолога. Он всегда был педагогом и шутником. Не прояви я активного интереса, так и лежала бы разгадка тайны полувековой давности, придавленная стопкой пыльных журналов.
Глянул на часы. Стрелки крались к отметке 16:00. Круто посидел. Понял, что хочу воды. Кушать. Позвонить другу-геологу. Сходить в туалет. Умыться. Водки. Выпрямиться из позы писца. Лечь. Может быть, уснуть. Переговорить с сыном главного инженера Петром и съездить еще раз на могилу к Владимиру Петровичу.
Единственное, что меня удерживало от всего этого, — послание, которое я зажал в руке.
Судя по толщине, внутри письмо от Главного Геолога, и я точно знал: там разгадка тайны странного $.
Золотая лихорадка оказалась-таки сильнее всех желаний, и я, решившись, стал аккуратно распечатывать конверт.
9. Р. Пашян
Никогда еще я не был настолько в ярости. Такое дело — коту под хвост. А дальше? Полная неизвестность…
Если Мага с Тристаном выживут, как себя поведут, не знаю. Парни вроде и крепкие, но мало кто выдержит такие перспективы: срок-то от червонца и выше.
А как чисто вошли… Даже бороться ни с кем не пришлось. Пока в кустах сидели, я все о камерах переживал. Торчала одна, как прыщ, над входом. Слава богу, хоть не вращалась. Магомед с Тристаном по стеночке зашли в «мертвую зону» и под дверями устроились. «Тяжело на корточках, — раздумывал я. — Но ничего, потерпят — спортсмены…»
Сидят и с ноги на ногу только переминаются.
Раннее утро осенью — почти ночь. Хорошо, никто из ребятишек не курит — часами можно ждать. Глянул время. Немного остается — минут пятнадцать. Прилежались плотно. Сам себе придорожный камень напоминаю.
Дворик тупиковый — не ездит никто. Институт какой-то в аренду себя сдает. Но на всякий случай, от любовников одиноких или наркоманов-маршрутчиков, что по углам шпигуются, убрались мы с Левашей в кустики. Сидим теперь — природой любуемся. Благо не жилой массив здесь и нет этого жуткого запаха дерьма собачьего и обделанных деревьев.