Дома их встретила приветливо Адига, жена Созы. Она уже знала, что Коньков здесь, что тушил пожар и что ночевать придет конечно же к ним. Поэтому на столе стояла свежая красная икра из хариуса, шумел самовар и рядом с чашками и блюдцами поблескивали хрустальные стопки. Она службу знает, отметил про себя Коньков, увидев стопки для вина. Адига поклонилась ему и протянула руку.
— Вот уж встреча, так встреча! — с радостью пожал ей руку капитан. — Лет десять не виделись, а вы ничуть не стареете.
— Некогда стареть — работы много, — Адига кинулась к буфету, достала бутылку водки, поставила рядом с самоваром.
Она и в самом деле выглядела молодо, несмотря на свои пятьдесят лет, — лицо округлое, гладкое, как ядреный желудь, сама легкая, подвижная, в черном шелковом халате-тегу с красным и зеленым шитьем по широкому вороту и подолу, в меховых тапочках, опушенных беличьим мехом.
— Умываться будете? — спросила она.
— В реке плескались, — ответил Соза, снимая пиджак.
— Тогда проходите к столу, — сама нырнула в кухню за цветастую в ярких полосах занавеску и в момент обернулась, неся шипящую сковородку жареного мяса.
Да и Соза выглядел молодцом — волосы черные как смоль, без единой сединки, усики аккуратно подстриженные, сухой и жилистый, как матерый спортсмен. Он налил водки себе и Конькову.
— Какие новости на Бурлите?
— Все как было.
— По-старому живут?
— Конечно. За встречу!
Выпили. Адига из кухни принесла еще тарелку каких-то квашеных круглых стебельков, похожих на спаржу:
— Кушайте!
— А что это за штуки? — спросил Коньков.
— Папоротник, — ответил Соза. — Японцам заготовляем. Ешь!
— Папоротник японцам? — удивился капитан. — Ну и ну… — попробовал. — Вкусно! Лучше всякой капусты.
— Большие деньги платят.
— Да не в деньгах дело! Это ж и нам к столу не лишней была бы закуска.
— Наши не берут. Не заказывают такое дело.
— А грибы, ягоду, кедровые орехи? — спросил Коньков.
— Тоже не заказывают.
— Мать честная! — сказал Коньков. — Сколько раньше вы с Бурлита посылали одних орехов?
— По сорок тонн!
— А теперь?
— Теперь весь кедр вырубили. Ты кем работаешь? — спросил Соза.
— Следователем уйгунской милиции.
— Зачем приехал сюда?
— Расследовать, куда лес дели уйгунские лесорубы.
— Это мелочь, понимаешь. Вот какое дело надо расследовать: по Шуге и по всем ее верхним притокам — по Татибе, по Мотаю, по Кутону лес сплавляют. А ведь это нерестовые реки. Нельзя по ним сплавлять. По закону! Почему закон нарушают? Кто виноват? Расследуй такое дело.
— Не могу. Это не в нашей сфере. Здесь другой район.
— А что, для другой район закон другой писан, да?
— Да не могу я, чудак-человек. Полномочий у меня нет на это.
— Какие полномочия? У тебя фуражка милиционера, погоны капитана. Что еще надо?
Коньков только посмеивался.
— Не смешно, понимаешь. На той неделе знаешь что делали? Реки бомбили! И Татибе и Кугой. Там заломы — лесу много, воды мало. Они бомбы кидали, чтоб заломы разбросать. Речное дно, берега искалечили. Худо совсем! Я знаю, кто бомбил, кто приказ давал. Посадить за такое дело надо. Ты следователь — вот и пиши на них протокол.
— Да не могу я. Они подчиняются краевым организациям. Там и рыбнадзор и лесная охрана. Туда и сообщай.
— А-а, — Соза поморщился. — Телеграммы давал, звонил. Никто не слушает.
Он налил водки. Выпили.
— Тайга чужой стала, — отозвалась с дивана Адига. — Я говорю ученикам: земля наша и тайга наша. Они смеются: если наша, зачем ее калечат? — В отличие от Созы она тщательно подбирала слова, и речь ее была грамматически удивительно правильной.
— Заломали тайгу-то? — участливо спросил Коньков.
— Есть такое дело, — ответил Соза.
— Все воюешь с лесорубами?
— С кем воевать? Лесорубы тоже план выполняют. Кедр возьмут, остальное заломают и все бросят. И никто, не виноват. Вот какое дело…
— А почему уехал с Бурлита?
— Делать нечего, закрыли артель. Тайгу вырубили, ореха нет, рыбы нет, зверя нет. Одну бригаду оставили — пчеловоды, да немножко клепку заготовляют.
— А говоришь, все по-старому.
— Конечно.
— Отец-то хоть жив?
— Ты что, не знаешь? — Кялундзига посмотрел на Конькова как на ребенка.
— Помер, что ли? — опешил тот.
— Заболел. Опухоль в горле. Врачи сказали — рак. А он говорит — врут. Это не рак, а Окзо[1] гнездо свил. И выстрелил прямо в опухоль.
— Это что ж у вас, поверье такое? — спросил Коньков.