— Ты не плюйся, чего спать-то не даешь. Это, Коленька, голубчик, у тебя денежки, а у меня так, на хлебушек.
— «На хлебушек», — передразнил Собан, — сколько ты через меня поимел?
— То все прахом ушло. Война да революция.
— Тоже мне Рябушинский, заводы отобрали.
— Ты чего, Колечка, пришел, старика ночью пугаешь?
— Что тебе, старое падло, недавно приносили?
— Да кто принесет, кто, Коленька?
— Темнишь, старый гад.
Собан вскочил, надвинулся угрожающе.
— Ты фуфель не гони, знаешь Студента? Говори, падло старое, иначе...
Лицо Собана пятнами пошло, заиграли на скулах желваки.
И вдруг распрямился старичок. Ласковость с лица как смыло. Глаза жесткими стали, страшными. Зверь стоял перед Собаном, хоть и старый, но зверь, по-прежнему опасный и сильный.
— Ты на кого прешь? Да когда ты еще по карманам щипал, я уже шниффером был. Забыл, кто тебя в дело взял? Я за себя еще ответить могу на любом толковище, да и есть кому за меня мазу держать.
Отодвинулся Собан,сник:
— Да разве я...
— А если так, так какое у тебя ко мне слово?
— Студента знаешь? Питерского.
Фролов пожевал губами:
— Мои дела ты знаешь, Собан, я на доверии живу. Вещь могу тебе одну продать.
— Сколько?
— Больших денег стоит.
Собан бросил на стол пачку денег.
— Мало.
— На, гад старый, подавись, — Собан вывернул из кармана кучу кредиток.
Фролов аккуратно собрал их. Сложил в одну пачку. Потом встал, открыл буфет, положил перед Собаном футляр. Две золотые буквы — Г и В — переплелись на крышке.
Собан раскрыл футляр.
— Ожерелье ушло в тот же день. Но футлярчик можешь хозяину отдать.
— Где?
— В кафе «Бом» на Тверской, он там по моей наколке человека пасет.
Странное это было кафе — «Бом». Воздух в нем слоистый от табачного дыма, стены давно свой цвет потеряли, размазаны, расписаны, заклеены обрывками афиш.
Народу в нем всегда полно. Актеры, журналисты, писатели, поэты, сторонники различных фракций, и так, праздные, бездельные люди.
Приходят сюда поговорить, узнать новости, посплетничать или просто побыть на людях.
Поэты сюда приходят вечером, тогда чтение стихов, споры, гвалт.
А сейчас на пустой эстраде гармонист в узорной борчатке играет старые вальсы и романсы. Хорошо играет. Голос гармошки, резковато-нежный, щемящий, заполняет зал воспоминаниями о прошлом: о покое, стабильности, сытости, счастье.
Копытин и Семен сидели в самом углу. Пили желудевый кофе с сахарином. Больше здесь ничего не подавали.
— Вот он, — сказал Семен и приподнялся.
— Сиди, — Копытин дернул его за пальто.
В кафе вошли Данилов и Нина. Выбрали свободный столик, сели. Официант, не спрашивая, грохнул на стол две чашки с кофе.
Данилов попробовал, поморщился, выплеснул обе чашки на пол. Достал из кармана пальто бутылку «бенедиктина», налил сначала Нине, потом себе.
Нина внимательно оглядывала зал. Увидела в углу у эстрады лохматого, длинноволосого человека, пошла к нему.
Данилов мелкими глотками пил ликер.
Копытин встал с чашкой в руке, пересек зал, сел на свободный стул.
Нравы здесь были простые. Взял бутылку ликера, налил.
Данилов прищурившись глядел на него.
— Вы художник? — спросил Копытин.
— В некотором роде. А вы?
— Я поэт.
— Соблаговолите назваться, возможно, я читал ваши стихи.
— Гумилев, — Копытин дернул щекой.
начал читать Данилов.
продолжил Копытин.
— Браво, господин Гумилев, вы помните свои стихи, — Данилов прихлебнул глоток.
Подошла Нина:
— Пошли, Олег, все в порядке.
— Желаю вам успехов в поэзии, — Данилов встал, поклонился и пошел к выходу.
Копытин, прищурившись, с ненавистью смотрел им вслед.
— Попался бы ты мне под Тихорецкой, сопляк, — прошептал он и дернул щекой.
Данилова и Нину догнал извозчик:
— Прошу, барин!
— Поехали? — спросила Нина.
— Нет. За нами вертлявый идет.
Они шли по улице. На Триумфальной площади сели в трамвай. Потом пересели в другой. Семен неотступно сопровождал их.
На Сокольническом кругу вышли из трамвая, пошли к дачам. Семен, прячась за деревьями, сопровождал.
Данилов с Ниной по узкой тропинке прошли к даче, открыли и заперли за собой калитку, поднялись на крыльцо, Семен стоял до тех пор, пока на втором этаже не загорелись окна.
Копытин и Ольга Григорьевна стояли в прихожей огромной барской квартиры на Остоженке.
— Милая Олечка, вот ваши паспорта, — Копытин протянул ей документы.
— Вы наш добрый гений, Виктор. Как, как я отплачу вам?
— Завтра после восьми я заеду за вами на авто.
— Вы гений, добрый ангел, как я отплачу...
— Потом, милая Олечка.
— Нет, сейчас, сразу. Слышите, Виктор. Муж придет позднее.
Она прижалась к Копытину. Он дернул щекой, схватил женщину за плечи, привлек к себе.
Конечно, Собан был битый, да он, Мартынов, тоже непрост. Засаду на даче в Сокольниках готовил с толком, хитро.
Подойди к даче, посмотри. Никаких следов как не было. А люди в доме, да обратная дорога перекрыта ребятами из особого отряда МЧК.
Приезжай, Собан, ждем. Мы тоже за эти месяцы кое-чему научились.
В общем-то Мартынов не очень верил, что Собан сам сюда пожалует. Конечно, Бахтин специалист, слов нет, но как-то не вязалась в представлении Мартынова жизненная логика с воровским законом.
Конечно, может быть, он чего-то не понимает еще. Но тем не менее засаду он организовал по всем правилам.
Данилов и Нина оказались молодцами. Провели свою часть операции блестяще. Теперь оставалось самое трудное, встреча с Собаном, если она состоится, конечно. Мартынов решил дать бандитам войти в дачу, подняться в комнату.
Там двое, Данилов и Нина. Иван за столом, девушка на диване.
В столешнице Мартынов сам выдолбил углубление и положил наган. От дверей его не видно, и руки у Данилова не заняты. Чуть что, опустил ладонь — и вот оно, оружие.
Над Сокольниками плыла размагничивающая тишина. Февраль уходил. День становился длиннее, и цвета у него появились по-весеннему яркие.
Снег стал синеватый, и казалось, березы отражаются в сугробах.
Весь день прошел в ожидании.
Много лет уже у Мартынова не было такого спокойного дня. Они переговорили, казалось, уже обо всем, помечтали о будущем.
— Федор Яковлевич, поймаем мы Собана, а дальше? — спросил Данилов.
— Дальше, Ваня, Гришку Адвоката возьмем.
— Ну а потом? — настаивал Данилов.
— Потом... Потом хорошая жизнь будет, Ваня, и начнешь ты учить восточные языки.
— А вы?
— Я хочу речным капитаном стать. Я раз на пароходе по Свири плыл. Ох и красота!
— Как сумерки красиво в лесу опускаются. Смотрите, сугробы совсем синие стали. — Нина подошла к окну. — Едут!
— Все по местам! — скомандовал Мартынов. — Сигнал — слова «пошел вон».
Авто подкатило к даче. Собан вышел, огляделся.
— Одиноко живут, — он кивнул на узкую, полузасыпанную тропку, ведущую от калитки к крыльцу.
— Пошли.
Впереди зашагал Туз. Он толкнул калитку, и запор вылетел. Дверь на веранду поддалась сразу. А вот с входной пришлось повозиться. Но Туз вытащил из-под пальто фомку — замок тихо хрустнул.
Сверху, со второго этажа, донеслись звуки гитары и приглушенный женский голос.
Собан вошел в комнату румяный с мороза, улыбчивый.
Был он похож на благородного отца из провинции. Туз и Семен следом вошли, стали у дверей.
Данилов поставил рюмку на стол, Нина опустила гитару.
— Почтение, Студент, и вам, барышня, не бойтесь, мы не из ЧК.