— Н-ах… Хх-ха… Сердце… Я не буду кричать… Сердце… Таблетки у кровати… Нитро… глицерин…
— Стой здесь! — Тот, в повязке, стоявший, как оказалось, рядом, теперь неспешно пошел в другую комнату и, взяв со столика у кровати стеклянную колбочку с белыми таблетками, вернулся назад.
— Сколько тебе? Одну, две? — он встряхнул колбочку, высыпая таблетки на ладонь.
— Од… Одну… Не надо рот… Я не буду… Рот не надо… — тяжко дышал Алексей Захарович.
— Ешь. — Желтая, в резине рука бросила в открытый рот таблетку, старик судорожно дергался, глотая, и тут же в рот вновь сунули кляп.
— Все! Закрывай… «Скорая» уехала. Работать надо.
Рослый грабитель принес из прихожей пустой чемодан, когда проходил мимо дверцы чулана — она слабо дергалась и за ней слышался натужный хрип.
Через некоторое время в прихожей стояли два чемодана, кожаный баул и объемистая брезентовая сумка.
Тот, что-был с повязкой, вернулся в большую комнату, подойдя к окну и встав сбоку у портьеры, глянул вниз. За палисадником перед домом остановилась светлая «Волга». Он подождал, пока машина медленно тронулась, и вышел в прихожую.
— Нарик подъехал. Двигаем.
Руки в перчатках поднялись к лицам, зашуршали стягиваемые маски. Входная дверь распахнулась. Закрылась.
Ограбленная квартира не являла никаких следов разгрома. Только осталась незакрытой одна тумба стола и завернут угол ковра в другой комнате. В наступившей тишине можно было расслышать, как тикают старинные напольные часы, а больше не доносилось никаких звуков, и оставалась недвижной белая дверца чулана в коридоре.
Рыболов на набережной подсек, но поклевка сорвалась, и по воде побежали круги. Покачав головой, он быстро подмотал леску, сменил наживку и снова забросил.
Движение стало оживленным, позади него то и дело проносились машины, но он следил только за поплавком, белеющим внизу.
С проходившего мимо почти пустого речного трамвая раздались сигналы точного времени, и голос диктора оповестил: «Московское время — восемь часов тридцать минут».
В вагоне вообще было жарко, а к тому же его угораздило попасть в одно купе с грудным ребенком, и тяжелая духота настоялась запахом мокрых пеленок.
Ребенок на некоторое время затих, изредка издавая постанывания, его мать, устало прикрыв глаза и раскачиваясь, монотонно тянула:
За тонкой стенкой, у которой он сидел, в смежном купе, бушевала разудалая компания. Громко бубнили голоса, кто-то то и дело порывался запеть, послышался вскрик и стеклянное звяканье.
Ребенок напротив дернулся, открыл глаза и опять закричал.
И тогда Баскаков вышел в коридор.
Здесь было несколько прохладнее. У окна справа рассеянно наблюдал пейзажи голый до пояса толстяк в полосатых пижамных штанах, а дверь веселого купе слева шумно отодвинулась, и, явно преодолевая чьи-то усилия ее задержать, оттуда вышла женщина. Баскаков отметил ее бледность, и то, как дрожат пальцы, поправляющие растрепавшиеся волосы, ему даже почудился призыв о помощи в ответном взгляде, и поспешил отвернуться.
— Сколько осталось до Москвы, не скажете? — спросил толстяк проходившего мимо проводника.
— Если нагоним опоздание, то будем вовремя, — последовал ответ.
— Если нагоним, — растерянно повторил толстяк и посмотрел на Баскакова. — А вовремя — это когда?
— В десять тридцать, — пояснил Баскаков.
Краем глаза он заметил, как из левого купе вышли двое, встали вплотную к женщине, и один попытался ее обнять, но его рука сразу была отброшена. Попытки не то грубого ухаживания, не то насильственного завлечения в купе продолжились, Баскаков снова встретил взгляд, теперь уже явно просивший о помощи, и опять отвернулся.
— Просто поразительно, сколько стало опозданий, аварий и всяких взрывов на железной дороге, — сказал толстяк. — Не находите? И самолеты падают один за другим… Непонятно, что у нас происходит.
— А может, все это и раньше было, — предположил Баскаков. — Происшествия были, а информации не было.
— Значит, вы тоже считаете, будто так называемая гласность на пользу обществу? — обрадовался толстяк.
— Я считаю, что наличие информации, безусловно, ему на пользу.
— Но люди нервничают, боятся… Это вредно отражается на здоровье и настроении, согласитесь.
Баскаков был готов согласиться, но сзади что-то происходило — раздался молящий возглас: