– Тебе тяжело, – задумчиво произнес Льюис.
– Я очень долго любила его.
– Он покинул тебя, – отрезал Льюис. – И наказан. Такова жизнь.
– Ты слишком наивен. Жизнь, слава Богу, не детская игра.
– А хотелось бы… – Льюис больше не смотрел на меня; его внимание снова обратилось на птичек. Он, казалось, полностью забыл обо мне. На мгновение я подумала, что его сочувствие не так уж глубоко. Мне не хватало Бретта, воспоминаний о Фрэнке, которого мы могли бы воскресить в разговоре, рук Пола, время от времени платочком осушающих мне слезы, – короче, иной, отвратительной, слюнявой, сентиментальной комедии, которую мы могли бы сыграть на этой самой террасе. В то же время я гордилась тем, что удалось обойтись без этого.
Зазвонил телефон, и я вошла в дом. Звонки не прекращались весь вечер. Мои бывшие любовники, друзья, бедная секретарша, приятели Фрэнка, репортеры (правда, только два-три) – казалось, все повисли на телефоне. Они уже знали, что в Риме Лола, узнав новости, сочла удобным грохнуться в обморок и покинуть съемку в сопровождении ее нового итальянца – жиголо. Вся эта суета выбила меня из колеи. Никто из них, сейчас таких сочувствующих, ни разу не помог Фрэнку, и именно я, презирая американские законы о разводе, материально поддерживала его до конца. Последний удар нанес Джерри Болтон, глава Актерской гильдии. Этот тип, отвратительнее которого трудно представить, после моего возвращения из Европы возбуждал против меня одно судебное дело за другим, стараясь довести меня до нищенства, а затем, когда у него ничего не вышло, принялся за Фрэнка, после того как Лола оставила его. Этот всесильный, грубый и удивительно ничтожный человек прекрасно знал, что я искренне ненавижу его. Но у него хватило наглости позвонить мне.
– Дороти, мне так жаль. Я знаю, ты глубоко любила Фрэнка, и я…
– А я знаю, что ты выбросил его на улицу и практически везде внес в черный список. Повесь трубку, пожалуйста. Я не хочу быть грубой.
Джерри повесил трубку. От злости мне стало легче. Я повернулась к Льюису и объяснила ему, почему я ненавижу Джерри Болтона вместе с его долларами и всемогуществом.
– Если бы не несколько друзей и не мои стальные нервы, он довел бы меня, как и Фрэнка, до самоубийства. Лицемерный подонок. Я никогда никому не желала смерти, но я почти хочу, чтобы он сдох. Он единственный, кого я ненавижу в такой степени… – На этом моя речь оборвалась.
– Ты недостаточно требовательна, – рассеянно заметил Льюис. – Наверняка есть и другие.
V
Мы сидели в моем кабинете. Я нервно ерзала, не от рывая глаз от телефона. Кэнди побледнела от волнения. И только Льюис, устроившийся в кресле для посетителей, казался спокойным и даже скучающим. Мы ждали результатов его кинопробы.
Однажды вечером, через несколько дней после смерти Фрэнка, он неожиданно решился. Он встал, легко сделал три шага, будто у него и не было травмы, и остановился передо мной.
– Посмотри, я опять здоров.
Неожиданно я осознала, что настолько привыкла к его присутствию, к его физической неполноценности, что совсем не ожидала того, что произошло. Потом он скажет мне: «Прощай, благодарю тебя», покинет дом, и я больше никогда не увижу его. Странная грусть охватила меня.
– Это хорошая новость, – в голосе моем не слышалось радости.
– Ты так думаешь?
– Конечно. Что… что ты собираешься теперь делать?
– Это зависит от тебя, – Льюис снова сел. Я перевела дух. По крайней мере, он не уезжает немедленно. В то же время его слова заинтриговали меня: как могла судьба такой капризной, равнодушной и свободной особы зависеть от меня? Ведь я была для него не более чем сиделкой. – В любом случае, если останусь здесь, я должен буду работать, – продолжал он.
– Ты думаешь поселиться в Лос-Анджелесе?
– Я сказал – здесь, – твердо ответил Льюис, указав на террасу и кресло. И, помедлив, добавил: – Если, конечно, тебя это не стеснит.
Я уронила сигарету, подобрала ее, встала, бормоча:
– Ну, скажи мне… э… Я понимаю… Конечно, если бы я предполагала…
Он, не двигаясь, наблюдал за мной. Потом, страшно смутившись, всему же есть предел, я поспешила на кухню и хлебнула виски прямо из бутылки. Наверное, я кончу алкоголиком, если уже не стала им. Придя в себя, я вернулась на террасу. Пришло время объяснить этому мальчику, что одна я живу добровольно, по своему собственному желанию, и не нуждаюсь в компании молодого человека. Что, кроме того, его присутствие лишало бы меня возможности принимать дома моих поклонников, весьма существенное неудобство, кроме того… кроме того… кроме того… Короче, я не могла найти лишь причину для его пребывания здесь, в моем доме. В тот момент меня просто возмутило его решение остаться, хотя несколько минут назад я сожалела о его отъезде. Но я привыкла к своим внутренним противоречиям.
– Льюис, – начала я, – мы должны поговорить…
– В этом нет нужды. Если ты не хочешь, чтобы я оставался, я уеду.
– Я не об этом (как видите, моего сопротивления хватило ненадолго)
– О чем же еще?
Оцепенев, я взглянула на него. Да, о чем же еще? Я ведь действительно не хотела, чтобы он уходил. Мне он очень нравился
– Это неприлично, – выдохнула я. Льюис расхохотался. От смеха он молодел Я начинала злиться. – Пока ты выздоравливал, твое присутствие здесь считалось закономерным. Мы подобрали тебя на дороге, ты едва не угодил…
– Итак, если я снова могу ходить, это уже неприлично?
– Теперь нет объяснения.
– Нет объяснения для кого?
– Для всех.
– Ты всем объясняешь, как ты живешь? – Презрение в его голосе разъярило меня,
– Действительно, Льюис, что ты себе думаешь? У меня своя жизнь, друзья, я даже… э… есть даже мужчины, которые мной интересуются. – Произнеся последнюю фразу, я почувствовала, что краснею. В сорок пять лет!
Льюис кивнул:
– Я прекрасно знаю, что есть мужчины, которые любят тебя. Бретт, например.
– Между мной и Полом ничего не было, – целомудренно ответила я. – И потом, это не твое дело. Просто пойми, что твое присутствие здесь компрометирует меня.
– Ты уже большая девочка, – достаточно твердо заявил Льюис. – Я только подумал, что, работая в городе, я мог бы продолжать жить у тебя и платить за квартиру.
– Но мне не нужны деньги. Я зарабатываю достаточно и без постояльцев.
– Мне здесь спокойнее.
После бесконечной дискуссии мы пришли к компромиссу. Льюис будет искать работу, а потом снимет комнату где-нибудь поблизости, если уж он так настаивает. Он принял эти условия. В полном согласии мы отправились спать. Перед тем как заснуть, до меня дошло, что мы не коснулись только одного простого вопроса: почему он хочет остаться со мной?
На следующий день я обошла все студии, рассказывая о молодом человеке ангельской внешности. Собрав коллекцию ехидных замечаний, договорилась о встрече для Льюиса. Еще через день я привела его на студию, он спокойно прошел кинопробу, и Джей Грант, мой босс, обещал взглянуть на нее через неделю…
Этот день наступил. Джей сидел в проекционном зале и просматривал кинопробы Льюиса и еще дюжины молодых надежд; я нервно жевала ручку, а Кэндй, влюбившаяся в Льюиса с первого взгляда, что-то рассеянно печатала,
– Ну и вид же отсюда, – лениво пробормотал Льюис.
Через окно я посмотрбва вниз, на желтый лужок. Вот это да! Льюис может стать суперзвездой, американским соблазнителем номер один, а его интересует вид из моего окна. Я представила его, идола толпы, увешанной) Оскарами, проталкивающегося сквозь массу поклонников и время от времени делающего крюк в своем роскошном «кадиллаке», чтобы навестить бедную старую Дороти, из-за которой все и началось… Зазвонил телефон. Влажной от пота рукой я подняла трубку.
– Дороти? Это Джей. Дорогая, твой маленький приятель очень хорош, просто превосходен. Приезжай и посмотри сама. Его проба лучшая, какую я видел со времен Джеймса Дина.